Песня о друге
Я совсем не был с ним знаком. Но о друге мечтал таком,
Что меня не продаст тайком, хоть его жги огнём.
У дороги цветком таким, он назло многим рос-таки.
Вы, вокальных дел мастаки, не споёте о нём.
Совпадая с фамилией, наказуя и милуя,
Вверх стремился он с силою, что не выразить мне!
Но, как ведётся в святой Руси, сколь поэта не возноси,
Его высь иже в небеси, ну а тело – в земле.
Пусть он связки пересмыкал, пусть не всяк его стих смекал,
Но зато он не пресмыкался, как многие тут.
И когда в зале смех стихал, начиналася мистика
Его песенного стиха. То был каторжный труд.
Совпадая с фамилией, наказуя и милуя,
Вверх стремился он с силою, что не выразить мне!
Но, как ведётся в святой Руси, сколь поэта не возноси,
Его высь иже в небеси, ну а тело – в земле.
Он из самых последних жил, не для славы и пел, и жил
Среди общей словесной лжи – он себя сохранил.
И на круче без удержи всё накручивал виражи.
Видно, мало нас учит жизнь – тот убит, кто раним.
Совпадая с фамилией, наказуя и милуя,
Вверх стремился он с силою, что не выразить мне!
Но, как ведётся в святой Руси, сколь поэта не возноси,
Его высь иже в небеси, ну а тело – в земле.
Автобиография
(Дело было ночью, по трубе по водосточной…)
Дело было ночью, по трубе по водосточной папа к маме в общежитие полез…
И долез он, знаю точно, ибо я без проволочек на свет божий вылез в срок и без чудес.
Папу мама так любила, о себе совсем забыла и поэтому – за папой на Урал.
Так судьба распределила: на Урале меня мать родила, помню всё, хотя и был я мал.
На проспекте Маленкова в доме шесть мы жили клёво, переименован был проспект потом.
Папа вечно на заводе, мама всё была в заводе, но не видела успеха в том.
Банка шпротов на тарелке, водка, сырные объедки, старых фото натюрмортный пейзаж,
И не пьяные пока ещё, папашины товарищи, поют ему, войдя и в пыл и в раж.
Эй, держись, брат, веселее, прочь гони тоску-кручину,
Не ищи других причин своей беды.
Не стесняйся, будь смелее, ты ведь всё-таки мужчина –
Знай: на свете беды все всегда лишь только из-за ерунды.
Не ищи в других причин своей беды.
В пятьдесят седьмом семья вернулася в Москву, Москва развеяла тоску, но не во всём.
Нам не доставалося по лишнему куску. Наедимся паюсной, и ложки обсосём,
Мрак, подвал восьмиметровый, дворник Клава, участковый,
три ханыги, восемь комнат, двадцать рыл
Кто-то бегал по морозу, кто был туберкулёзу всем обязан, кто работал, кто хандрил.
Бабка спит у тети Веры, папа с мамой за портьерой, вся в шарах никелирована кровать.
Ну а я на раскладушке, утыкаю нос в подушку, будто сплю, чтоб не спугнуть отца и мать.
«Сашка спит?» – «Да спит, конечно».
Но не спал я и успешно постигал основы секса и любви.
Каюсь, рано стал я грешен, но друзьями был поддержан я в грехе, и пели мне всегда они:
Эй, держись, брат, веселее, прочь гони тоску-кручину,
Не ищи других причин своей беды.
Не стесняйся, будь смелее, ты ведь всё-таки мужчина –
Знай: на свете беды все всегда лишь только из-за ерунды.
Не ищи в других причин своей беды.
Время стало веселее, унесли из мавзолея супергения народов и времён.
Вместе с ним зарыть хотели лагеря все и расстрелы и проказу, что посеял в людях он.
Нас немного полечили, и сперва разоблачили всё, что сам позволил он разоблачать.
Видно, не было причины морду этакой личины до конца открыть и в лоб влепить печать.
Штаты мы догнать решили, всю скотину порешили, засадили кукурузою поля.
Мир народам предложили, по столу ботинком били, но не вышло из затеи… ничего.
И отправились поэты – кто в доносы, кто в советы, кто в хипонно-алкогольные бега.
Кто вдруг стал апологетом, кто иудой, кто клевретом, кто уехал за бугры наверняка.
Мы не зря так долго врали, штаты в чем-то мы догнали,
стал похож на ихний флаг простой пиджак.
В чём-то точно преуспели, магазины опустели, но решилися на новый трудный шаг.
Вот теперь мы перестроились, и люди все построились, и каждый по своим очередям.
Гласность – мама дорогая, демократия родная. Кого хочешь – того и лупят по мордам.
Эй, держись, брат, веселее, прочь гони тоску-кручину,
Не ищи других причин своей беды.
Не стесняйся, будь смелее, ты ведь всё-таки мужчина –
Знай: на свете беды все всегда лишь только из-за ерунды.
Не ищи в других причин своей беды.
Румба-Свинг
(Не начинайте без меня...)
Мне сказали – осторожно!
Мне сказали – извините,
Ждать, сказали, невозможно,
Но немного подождите…
Мне сказали – сколько можно
Доставать себя собою.
Напряжённо, но несложно
Сочинить письмо любое…
Не начинайте без меня,
Не помышляйте развлекаться.
Песни весёлые и танцы
Не начинайте без меня.
Этих линий не коснуться.
Этим блюдцам не разбиться.
Не забыться, не очнуться
И ни в ком не раствориться…
Не простится ветер птице.
Крылья птице не зачтутся.
Чуть качнутся эти лица –
Значит – песни не начнутся…
Не начинайте без меня.
Не собирайтесь веселиться.
Улицы, блики, листья, лица –
Не начинайтесь без меня!
Мне сказали – не влюбляться!
Этим снам с утра не сбыться.
И за вором не угнаться.
И запорам – не открыться…
Не открыться, не поститься.
И постигнув – не поверить.
Снявши голову – постричься
И заплакать над потерей…
Не начинайте без меня.
А захотите – начинайте!
И, если надо, – сочиняйте!
Но сочиняйте без меня…
Монолог батона
Миль пардон, прощенья просим, я батон за двадцать восемь.
Говорят, вполне съедобный, хоть немного рококо.
Предо мною всё склонится: и корейка, и корица,
Мясо, рыба, творог, птица и их птичье молоко.
Раньше принцы и принцессы ели лишь деликатесы
И закусывали воблой ананасы и икру.
Но известные процессы в ходе общего прогресса:
Воблу доконали стрессы, икру сожрало ЦРУ.
Мне доказывал резонно «Голос» из-под Аризоны:
Нынче булка городская семь копеек ей цена.
Говорит – дождь в четверг, а в эту среду из России все уедут…
Врёт: в Израиле в продаже нет крепленого вина.
Кто среду меняет в среду, не приносит много вреду,
Вред от тех, что на аркане не утащишь из страны:
Краснобаи, горлопаны, болтуны и шарлатаны.
Лжепоэты, сверхталанты сильно распространены.
Чересчур закон гуманен к хамам, пьяни, к негодяям
И желающим разжиться на народный пансион.
Но Россия знает лучше, кто, когда и что получит –
И на сей особый случай есть неписаный закон.
Да, Россия знает лучше, кто, когда и что получит –
И на сей особый случай есть неписаный закон!
Аудиозапись концерта «Для вас поют», 1982
Чужой мотив
Как-то позвонили с телевидения, предложили для «Утренней почты» написать ностальгическую песню о детстве: «Саша, нужна нежная лирическая баллада. И чем меньше будет в ней кокетства, позёрства, эстетства, тем скорее она выйдет в свет. И – повеселей. Мы её дадим полностью, урезать не будем, а то ведь тебя, серьёзного да печального, дольше куплета на экране показывать нельзя: зрителям разрыдаться охота».
Вспомнил я чердак своего детства с бельём на верёвках, с пропоротой велосипедной камерой в углу, с тёплой пылью. Написалась песня – восемь куплетов. И стали меня гонять, редактировать. Тогда и сделал для себя вывод о пользе гонений и запретов. От них качество произведений улучшается. Показали в «Утренней почте» мою «Песню про чердак» – два куплета. Тогда в неистребимой привычке противиться давлению, написал девятый куплет, так и теперь пою.
Александр Градский
Телефон зазвонил – и без спроса и как-то без такта –
Я был тоже бестактен, ответив: «Ну, что вам, чудак?»
Тихий голос промолвил: «Я – "Утренней почты" редактор.
Напишите нам песню про старый и пыльный чердак.
Напишите нам песню про ваше весёлое детство,
Про портрет, пожелтевший от времени, иль про рассвет.
И чем меньше в ней будет кокетства, позёрства, эстетства,
Тем скорей её примет и выпустит в свет худсовет…»
Я по лестнице шаткой поднялся, и дверь заскрипела,
Задержалось дыханье, а ноги налились свинцом…
Предо мною на горле стропила петлёю висело
Полотенце, которым мне мать утирала лицо.
Чуть поодаль футбольная камера с кедами вместе,
Разноцветные стёкла, чтоб, жмурясь, на солнце смотреть…
Всё, конечно, застыло в пыли, и не встать, и не сесть мне –
Словно кур на насесте, уменьшен я ровно на треть.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак…
Дубль, бемоли зубрили в школе
Думав: доколе будет в душе кавардак?!
Это было вчера, я лежал у костра, и мечталось мне…
Это было вчера, я влюбился, казалось, на век.
Это было, как будто, вчера, я рукою мял талый снег,
Создавая себе высоту и готовя разбег.
Я слепил тот снежок, и ему была участь плохая:
Свою краткую жизнь он в мальчишеской начал руке –
С этой лёгкой руки он слетел, и крутясь и порхая,
Путь закончив отметиной белою на чердаке.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак…
Трели, триоли, трудные роли
Муки и боли – будет в душе кавардак!
Мы играли в войну: быть хотели героями Родины…
Вот на смену зиме после марта явилась весна.
Была оттепель не за горами, и, веря природе, мы
Пробуждались от долгого, серого, глупого сна.
Был развенчан кумир, и за этим кумиром другие…
А простые ребята в небесную высь поднялись.
Наши дети растут, возвращается всё на круги и
Чердаки на земле, я, надеюсь, не перевелись.
Из окошка чердачного видно далёко и близко:
Стонет голос Высоцкого, мучась в тяжёлом бреду.
И, поправив две мокрые лыжины, искрится Визбор.
А Булат Окуджава в троллейбус вошёл на ходу.
Я уйду с чердака, но уйду ль от мечтаний чердачных?
Я пропел эту песню, которой могло и не быть.
Отнесут ли мой опус к разряду чудачеств удачных
Или просто забудут, как всё, о чём можно забыть?!
Ах, светлые дали мы вряд ли видали
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак…
Дубль, бемоли зубрили в школе
Думав: доколе будет в душе кавардак?!
Ах, светлые дали мы вряд ли видали
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак…
Трели, триоли, трудные роли
Муки и боли – будет в душе кавардак!
Ах, светлые дали мы вряд ли видали.
И в «Почте» не дали песню допеть до конца!
Слишком уж горды в ней все аккорды,
И, видно, скорбный был цвет лица у певца…
Ах, светлые дали мы вряд ли видали
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак!
1986
Экспедиция
Наша экспедиция создана недавно
И недаром создана – платим все года,
И куда мы держим путь – это ведь не главное,
Главное – держать его, а не знать куда.
Топями, болотами много мы протопали
Кровью ли, потом ли полита трава.
Мы роптали шёпотом: «Пропади ты пропадом!»
Но агитпропу хлопали, стиснув удила.
Путь наш, сколь не трать ты сил, не найти на карте.
И нас ничто не сможет сбить с этого пути.
И начальник объяснил нашей светлой партии:
«Главное – искать пути, а вовсе не найти!»
Кабы знали-ведали, что случится далее,
Маху бы не дали мы, выбрав тот маршрут.
Мы ещё не в Венгрии, даже не в Италии
(Телогрейки в талии потому что жмут)
Что работа – чушь да бред, всё отчёты-данные...
Взяться честно за неё каждый призывал
Взялись было – а рук-то нет, чай, не чемоданы
И куда её нести? И когда привал?
И когда забрезжит свет? Станем жить без денег ли?
Очереди кончатся? (А за чем стоять?!)
Сгинут ложь, донос, навет, подлецы, бездельники?
Очень, братцы, хочется это увидать!
Но сотни миль вокруг пока только наша публика.
Может, мы одни идём в направленье том?
Слышны крики дурака, слышны речи умника:
«Вот, говорит, ещё один подъём!» – но снова бурелом.
Никому не жалко нас и нам себя не жалко,
Мы ведь – фактор, материал, а не человек.
Как ворона – алконост, сирин – точно галка,
Потерял не потерял – не воротишь ввек.
Были мы правей богов, виноватей чайников,
Но ждать доброго царя более нельзя.
Сотворять себе врагов, сотворять начальников...
Это, честно говоря, глупая стезя.
Наша экспедиция прёт не за туманом.
Жалобы, петиции, да кто их разберёт!
И про экс-потенциал с будущим обманом
Врёт нам экс-провинциал... ну, а кто не врёт?
Вру и я, ребята, вам, в сущности не ведая,
Как нам быть, чего нам ждать, кто всему виной.
И когда у нас привал, и когда победа,
И кого нам побеждать? И какой ценой?
Аудиозапись концерта в ДК МАИ, 9 февраля 1990
Вальс
(От этого…)
От этого царь не смутится.
От этого Бог не проснётся.
Лишь только толпа удивится.
Лишь только народ ужаснётся.
А впрочем – ещё один прочерк,
И не о чем горевать.
И больше ни нот и ни строчек,
Как станут певца отпевать.
И мудрому ум не простится.
И глупому дурь не зачтётся.
Лишь только толпа восхитится.
Лишь только народ усмехнётся.
А впрочем – ведь кто-то порочит
И почерк его и печать...
Начнут отпевать между прочим.
Но надо хотя бы начать.
Лей мой ливень, лей!
Лей надо мной и над той,
Кого люблю я.
Вей, мой ветер, вей!
Вей над родной стороною моей...
От этого боль не убудет.
От этого ум не проснётся.
И он уже больше не будет,
Он Вашей души не коснётся...
А впрочем, была ли душа-то,
И были ли Вы для души?
Не надо, не надо, ребята,
Непрошенное ворошить.
Но знаю – огонь встрепенётся.
Но знаю – вода замутится.
Земля под ногами качнётся,
А воздух устанет струиться.
А может быть, что-то начнётся.
И ясно – зачем начинать.
Луч солнца ребенка коснётся,
Как станут певца отпевать.
Лей мой ливень, лей!
Лей надо мной и над той,
Кого люблю я.
Вей, мой ветер, вей!
Вей над родной стороною моей...
От этого бог не проснётся.
От этого царь не смутится.
На горе толпа соберётся.
Над гробом народ прослезится.
А впрочем – ещё один прочерк,
И не о чем горевать.
Пророки про то напророчат,
А прочим на это плевать.
Быть*
С поникшим лбом, со знаменем повисшим,
Влачу тебя, когда я одинок,
По чёрным комнатам, по улицам промозглым
И милости не клянчу.
Я не хочу, я их не отпущу,
Твои простые и загадочные руки,
Проникшиеся в зеркале ленивых рук моих.
Всё прочее на свете безупречно,
Всё прочее на свете бесполезно,
Как жизнь, как жизнь!
В твоей тени колодец вырыт,
В немую воду твоих грудей
Как камень кануть, как камень кануть!
_____
*Автор текста – Поль Элюар, перевод Мориса Ваксмахера. Спасибо за уточнение участнику проекта-45 Олегу Тупицкому.
Ливни на море
Это было у моря,
Это было у неба,
Были ангелы, трубы и хор.
И в эту пору
К трубам и хору
Ливни упали из гор.
Мы пели: All you need is love.
Ты видишь: All feel love.
Я понял: All need love.
Love is all you need.
И навстречу луне
Мы пошли по зелёной траве,
Не замечая в разговоре,
Что ливень на море.
Ливни на море,
Ливни на море,
Ливни на море,
Линии на судьбе.
Это было у моря,
Это было у моря,
Это было во мне и в тебе.
Я понял: All need love.
Ты видишь: All feel love.
И значит: All make love.
Love is all you need.
И навстречу луне
Мы пошли по зелёной траве,
Не замечая в разговоре,
Что ливень на море.
Ливни на море,
Ливни на море,
Быль или небыль,
Линии на судьбе.
Выйди на море,
Выйди на небо,
Но сохрани в себе
Навеки: All need love.
Навеки: All make love.
А значит: All feel love.
Love is all you need.
Баллада о лицах «страдальцев»
Колоски наших юных годов отшумели.
Выше липы и ели над прахом отцов.
Мы не спим на земле, завернувшись в шинели.
Мы в шелку и в «Шанели» в ряду подлецов.
А из этого ряда куда нам податься?
Коль молчал – все одно не отмоешь клейма,
Стоит только лишь раз на посулы поддаться –
Не успеешь продаться – сгниёшь задарма.
Как ни стараться, как ни мучиться,
Лица страдальца не получится.
Сколь ни рисуй себя с великими –
Не станешь лучше рисовать.
Кого в Христы, кого в почёт ввести,
Кого в листы, кого в отчётности,
Кого за томные страдания,
Кого потом, кого заранее.
Ну а если найдётся бродяга-провидец,
Все декреты правительств ему нипочём.
Он святыни хранил, точно сказочный витязь,
Но на муки уже обречён палачом.
И на волю ему никогда не добраться,
Побираться лишь, братцы, с грехом пополам.
Поделом ему было с богами тягаться,
Поделом. Посмотри на лицо. Ну а вам...
Как ни стараться, как ни мучиться,
Лица страдальца не получится
Сколь ни рисуй себя с великими –
Не станешь лучше рисовать.
Кого в кресты, кого в покойники,
Кого в кусты, кого в полковники,
Кто шёл не в ногу – ног не унести.
Ума немного, так за глупости,
Кого в Христы, кого в почёт ввести,
Кого в листы, кого в отчётности,
Кого за томные страдания,
Кого потом, кого заранее.
Ваши рожи и хари не скрыть за вуалями,
Не напялишь на морду изящный сюртук.
Кто из вас эпохальнее, кто гениальнее –
Распознаешь не сразу, оценишь не вдруг.
Но на лицах великих морщины другие,
И в других-то местах и в других сторонах
Они бросили камень. Мы видим – круги их
Разошлись по воде – жить во все времена.
Как ни стараться, как ни мучиться,
Лица страдальца не получится.
Сколь ни рисуй себя с великими –
Не станешь лучше рисовать.
Сколь ни строчи статьи да оды им –
Ну разве выползешь в «народные»,
Сколь ни служи крамол искателем,
И к вашим памятникам, знаю я:
Не зарастёт тропа народная.
Она на то лишь будет годная,
Чтоб на могилы наплевать
Ведь их в кресты, ведь их в покойники,
Ведь их в кусты, а вас в полковники
Кто шёл не в ногу – ног не унести
Ума немного, так за глупости
Кого в Христы, кого в почёт ввести
Кого в листы, кого в отчётности
Кого за томные страдания
Кого потом, кого заранее.
Аудиозапись концерта в ДК МАИ, 9 февраля 1990
Южная прощальная
В синем сумраке ночей с ручьем сливается ручей,
С зарёй встречается заря, и люди много говорят,
Ты помнишь, я садил сады, где синева и блеск воды,
Но на корню гнил синий лес, на свете нет былых чудес,
Нежный запах тубероз навевает сладость грёз,
И всему невольно веришь – ах, не напрасно,
В небе звёздная пыльца, обещаньям нет конца,
Предположим, ты анфас на фоне звёзд, и в первый раз
В моей руке твоя рука, что за банальная строка,
Ты помнишь, я садил сады, где синева и блеск воды,
Но на корню сгнил синий лес, на свете нет былых чудес,
Ах, как хочется порой нам играть чужую роль,
Чтобы выглядеть прилично и не без дохода,
Происходит эта жизнь и в унижении и лжи,
Без свободы нет любви, а в любви нет свободы.
Я не знаю, что со мной, где мой берег, где покой,
В чём я прост, а в чём я сложен для понятья,
Но быть таким, какой ты есть в этом мужество и честь,
Вот что песнею такой хотел, друзья вам сказать я.
Антиперестроечный блюз
Я буду петь вам блюз, беби, я буду петь вам блюз.
Я буду петь вам блюз, беби, я буду петь вам блюз,
Если Госплан, Минкульт, Минфин, Госкомцен, Госкомтруд
Не перекроет нам шлюз.
Сколько же можно ждать, беби? Сколько же можно терпеть?
Когда ж нам дадут дышать, беби? И перестанут нами вертеть?
Пора ото сна воспрять, беби, и быть умнее впреть!
Разбей свой телевизор, отключи на кухне радиосеть,
Видеоплёнки – в союз писателей, пусть подрочат всласть.
Наша власть – говорить, что хочешь, при полном отсутствии прав.
Эта страсть – создавать себе напасть, всем орать, что прав!
Ну не идёт нам масть, беби. Ну не идёт нам масть.
И мы заслужили власть, беби. Мы заслужили эту власть.
Ведь им на нас накласть, беби. Ух, как им на нас накласть!
С молчанием и с покорностью не пережить, ни выжить.
Кто с такой скоростью обзавёлся вдруг совестью, тот новую задницу лижет,
О, ближе! Новый зад к языку верноподданных ближе!
Все на лыжи! Новый лидер в пустыне лыжню проложил – все на лыжи!
Боюсь, им не сдохнуть, беби, а нам от них не продохнуть,
А может, они – это мы, беби, и в этом вся соль и суть.
Но как нам уйти из тьмы, беби, и отыскать наш путь.
Разбей свой телевизор, отключи на кухне радиосеть,
Видеоплёнки – в союз писателей, пусть подрочат всласть.
Наша власть – говорить, что хочешь, при полном отсутствии прав.
Эта страсть – создавать себе напасть, всем орать, что прав!
Аудиозапись концерта в ДК МАИ, 9 февраля 1990
Мы не ждали перемен
Ах, мразь телевизионная! Студийное, бесстыжее, радийное мурло,
Мораль дивизионная. Лудильное престижие, рутинное урло.
Суконное посконие, квасное беззаконие, мышиная возня.
Власть золотопогония, страстного потогония, доносы да резня.
А мы не ждали перемен, и с веком шествуя не в ногу,
Но, совершенствуя дорогу, благословляли свой удел.
Да, мы не ждали перемен.
Кому быть виноватому – партийцу ль вороватому? Писателю ль вруну?
Рабочему ль молчальнику? Крестьянину ль печальнику? Шуту ль говоруну?
Не каются б до боли нам кусавшим и укусанным – народный высший суд.
Не Андерса да Болена, так Шевчука с Бутусовым с базара понесут.
Да, мы не ждали зов трубы! Мы были клапаны и трубы!
И в нас не чьи-то дули губы – а ветры Духа и Судьбы.
Да, мы не ждали зов трубы!
Ах, время наше сучее, летучее, ползучее и прочее жульё,
И партии разучены и рукава засучены – готовы под ружьё.
Колонны перестроены, удвоены, утроены штабные штабеля.
И на вершине случая, в тоске благополучия цепные кобеля.
Да, мы не ждали перемен! И вам их тоже не дождаться,
Но надо, братцы, удержаться от пустословия арен
И просто самовыражаться, не ожидая перемен.
Аудиозапись концерта в ДК МАИ, 9 февраля 1990
О поэтах
(А. С. Пушкину и другим)
Век поэтов мимолетён – недолёт, налёт, полёт,
Побываешь в переплете – встанешь в книжный переплёт...
По стихам узнаешь думы. По страданию – талант.
Дескать, жнём свою беду мы и не требуем наград.
И не требуют отсрочки, смерть достанет, и – ложись.
Лишь бы в сроки строки, строчки отпустила бы им жизнь,
Лишь бы веровать, что где-то через лета и гранит –
Стих упрямого поэта чьё-то сердце сохранит.
А пока поодиночке к Чёрной речке их ведут
И не то чтобы отсрочки – строчки молвить не дадут.
Сей редут вполне завиден и сулит бессмертье, но
Жизнь уходит. Так обидно. Видно так заведено.
Кто завёл так, я не знаю, но завёл нехорошо.
Я читаю, я считаю, я искал да не нашёл.
Хороша, видать, машина и шофёры хороши –
Не шурши, а то за шиворот поможем от души.
И предложат им на выбор: пуля, нож, петля иль яд,
Или розги, или дыба, иль утопят, иль спалят.
Ведь от них все неудобства, неудобно долго жить,
Не угодно благородство да на плаху положить.
И гноят поэтов разом, да и как их не гноить,
Чтобы их «несветлый» разум с того света мог светить.
Освещать гнилые души их сгноивших палачей –
Будто можно из гнилушек новых нарядить свечей.
Не нужна поэтам слава запоздалого вранья
Лёд под ними слишком слабый, что ни шаг – то полынья.
Лишь бы веровать, что где-то через лета и гранит,
Первоисточник: сайт http://www.gradsky.com/