Александр
Брунько

Что мне делать, скажите, на проклятой этой земле?

Из книги судеб. Александр Виленович Брунько (7 августа 1947, Киев – 2006, Новошахтинск) – российский поэт. Родился 7 августа 1947 года в Киеве в семье военного. Мать – Нина Сергеевна Малашкина, умерла в Ростове в 2007. Отец – Вилен Александрович Брунько – бывший лётчик, окончил ВПШ, журналист, спецкор «Экономической газеты» по Северному Кавказу, кандидат экономических наук, умер в Москве в 2008. Брат Игорь 1952 г.р., географ-океанолог, живёт в Ростове-на-Дону. Из-за работы отца много ездили по стране, жили в Закарпатье, в Ужгороде, Питере, Сахалине, Владивостоке. В Ростов-на-Дону перебрались, когда А. Брунько был в 9 классе. Поступил на журфак РГУ, с 1-го курса пошёл в армию. Служил в Белоруссии. После армии восстанавливался в РГУ, не закончил.
С будущей женой Онойко Людмилой Николаевной познакомился на подкурсах в РГУ. Людмила закончила РГУ, филолог, живёт в Ростове-на-Дону. Поженившись в 1970, жили с родителями А. Брунько на Б. Садовой (Энгельса) у к/т «Ростов». Дочь Ирина родилась в 1971, закончила Ростовский педуниверситет (спецфак, литература, русский, английский). Живёт в Ростове, преподаёт.                             
В 1972 родители Брунько развелись,  и отец уехал в Москву. Мать и любимая бабушка (по матери) Бронислава Францевна остались в Ростове. Бабушка по отцу – Софья Наумовна Гулько жила в Киеве. Дед по этой линии погиб под Киевом в начале ВОВ.
С женой Александр Брунько разошёлся (а потом и развёлся) до 1975. Жил какое-то время после этого с матерью и бабушкой. В 1975–1976 годах Александр Брунько жил в Находке, затем в Магадане, пытаясь как-то изменить свою жизнь.
В начале 1980-х годов по рукам в Ростове ходили рукописные сборники Брунько «Сначала начни», «Концерт на шпалах», подборки эпиграмм. Стихи публиковались в журналах «Дон», «Дети Ра».
Обитая в Ростове-на-Дону, вводил милицейские наряды в ступор, предъявляя вместо потерянного паспорта потрёпанный номер литературного журнала «Дон», в котором подборка его стихов сопровождалась фотографией автора. В итоге был осуждён «за нарушение паспортного режима» и посажен в Богатяновскую тюрьму. После освобождения выпустил книгу стихов «Поседевшая любовь», которую друзья шутливо дразнили «Посидевшей любовью». В конце 1980-х годов занимал комнату в знаменитом ростовском сквоте «Дом актёра».
В определённое время Александр, видимо, намеревался уехать из страны – сохранилось его заявление в КГБ с просьбой на выезд.
В 1989 году режиссёром Александром Расторгуевым на телестудии «Дон-ТР» был снят документальный фильм «Черновик» об Александре Брунько. Этот фильм был подвергнут жёсткой критике руководством телестудии. В 1997 году об Александре Брунько был снят документальный фильм «Перекати-поэт» (РЦСДФ, режиссёр С. Стасенко).
Жил и работал в Ростове-на-Дону. Последний раз его видели в городе в 2006 году.
Умер в Новошахтинске в 2006 году. Похоронен на Бугултаевском кладбище.

Материал из Википедии – свободной энциклопедии.

Из авторского предисловия к книге «Поседевшая любовь»

<…>                                                                                          

До ареста я жил в Танаисе, среди великой, неслыханной по красоте осени, на первом этаже невиданной башни, построенной археологами, музыкантами, художниками и просто энтузиастами – по образу и подобию древних сторожевых форпостов Танаиса. «БАШНЯ ПОЭТОВ» – так окрестил это немыслимое сооружение прекрасный поэт и певец Анвар Исмагилов, который занимал второй этаж. А рядом, на внезапном и крутом взгорье, рос огромный куст шиповника. Вот и запомнилось: тяжёлая, нет – золотая сентябрьская синь – в тёмно-красных звёздах, качающихся на колючих ветках… Как-то, незадолго до моего ареста, одна из тамошних обитательниц-«танаитянок», прервав безмятежную беседу, вдруг – шутки ради – запела старую лагерную песню. От неожиданности сердце сжалось… Это было, повторяю, накануне моего, столь же внезапного, ареста. И потом, уже в тюрьме, именно эта горестная песня – буквально преследовала меня, конвоировала – изо дня в день, из камеры в камеру, – муча, сводя с ума, добивая: «Так здравствуй, поседевшая любовь моя!..»

Так возникло, а точнее, навязалось название книги. Да и большинство её стихов ворвалось к автору без всяких предварительных звонков и предупреждений, без очереди и без доклада… Я перечитываю их и думаю: о чём они? О чём эта книга, написанная в тюрьме? О тюрьме? О крушении самых-самых заповедных, самых кровных чувств и надежд? Об извечной нашей неправедности, слепоте и вероломстве? Нет – всё-таки – о Любви…

В КГБ СССР
от БРУНЬКО Александра Виленовича, поэта

ЗАЯВЛЕНИЕ

Видит Бог, я не могу жить в этой стране. Мне попросту НЕГДЕ жить. Я не прописан здесь, я не прописан в СССР.
Видит Бог, я – поэт. Тем не менее, мои произведения, как прежде, неизбежно встречают всяческие рогатки, препоны и проч. Две мои поэтические книги, лежащие в «РОСТИЗДАТЕ», несмотря на восторженные отзывы редакторов и потенциальных читателей, в самом деле «лежат», т.е. не имеют ни малейшего движения.
Видит Бог, мне НЕЧЕМ жить. Я существую только на подаяния друзей и тех, кто заинтересован в моей поэзии, иначе говоря, людей, помогающих мне не умереть с голоду.
В 1986-1987гг. я отбывал срок за «злостное нарушение паспортного режима»: ст.198 УК РСФСР. Весь этот год (и три дня!) я просидел в тюрьме. Что такое «прописка» мне, поэту, – увы – понять не дано...
Повторяю: мне НЕГДЕ и НЕЧЕМ жить. Работать вне литературы не желаю, а, главное, – НЕ ИМЕЮ ПРАВА! С великим – прошу мне верить – прискорбием вынужден констатировать: в СССР я не могу реализовать свои способности и творческие намерения. Так называемая «перестройка» никак не ограждает меня от преследования властей за ту же «прописку» и нежелание «работать»...
В сущности, я нахожусь – ежедневно, ежечасно! – НИГДЕ, т.е. ВНЕ ЗАКОНА. ДЕ-ЮРЕ – меня здесь, в этой стране попросту НЕТ! А фактически я живу неизвестно где и неизвестно на какие средства. Мои стихи по-прежнему трактуются, как «антисоветские», их ПО-ПРЕЖНЕМУ боятся публиковать.
ИТАК, учитывая всё вышеизложенное, – ПРОШУ ПРЕДОСТАВИТЬ МНЕ ВЫЕЗД ЗА ГРАНИЦУ – в любую из западных стран. Ибо, к сожалению, УВЕРЕН: дальнейшее пребывание в СССР – бесконечная, изматывающая цепь унижений и преследований – приведёт меня либо к инфаркту, либо к самоубийству. И наоборот – возможность жить и творить в НОРМАЛЬНЫХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ позволит – и в этом я УВЕРЕН! – принести подлинную пользу РОДИНЕ – РОССИИ – во имя БОГА и ПРАВДЫ.

Александр Брунько, май 1989 г.

Владимир Ершов
 

Дождливым ноябрьским вечером 1977 года случилось мне засидеться в актёрской курилке мужской половины ростовского ТЮЗа. Неожиданно в дверном проёме, сквозь пелену табачного дыма на мгновенье появился чей-то невероятный профиль: маленькая донкихотова бородка, застывшая в стоп-кадре рука, приглаживающая непослушную кудрявую шевелюру, красивое и какое-то несовременное лицо.
— Кто это? – спросил я.
— Брунько, монтировщик, – ответили мне.

<…>

Мы подружились, сразу и навсегда, мы дружили стихами, воспоминаниями, женщинами, книгами, делились последней строкой и сигаретой. Александр считал своим учителем Галича и в очередном подпитии донимал меня одним и тем же стихотворением, отъявленно талантливым и оттого, при частом повторении, мучительным. Он искренне не любил советскую власть, и она платила ему той же монетой. Вызовы в КГБ, слежка, милицейские облавы по чьему-то наущению, негласный запрет публикаций, насильственное водворение в ЛТП (кто не знает – лечебно-трудовой профилакторий лагерного типа). И вдогонку – год тюрьмы «за нарушение паспортного режима»... И всё это на фоне бесприютности, патологической непрактичности, бездомности, нищеты, голода и хронического алкоголизма…

Иногда, промокший, как бездомный породистый пёс, голодный, без шапки и кашне, он вываливался из этого своего кошмара в мою городскую мастерскую, и Господь давал мне шанс в полной мере испытать моё терпение и милосердие. Через пару дней мы уже могли спокойно общаться, доигрывать бесконечную партию в шахматы, заливаться крепчайшим чаем и благодарить судьбу за этот праздник. Эх, Александр Виленович, на улице темно...
Вот он и сейчас бредёт, хранимый музой, по Богатяновке или по Нахичевани с авоськой пустых пивных бутылок и с новыми стихами в башке, с растрёпанной ветром седеющей шевелюрой и почти всегда слегка трезвый. Вот так, медленно и обречённо уходит в бесконечность легенда и гордость завтрашнего Ростова, нищий городской поэт, воспевший сей город с нежностью и любовью и не ждущий от него ничего, кроме ментовского пинка. Отдаст ли когда-нибудь этот город и эта страна свой долг Поэту во своё же спасение?

Татьяна Крещенская: «Из записок об Александре Брунько»

Познакомилась с Александром Брунько в конце 1973 года на поэтических чтениях в фойе драмтеатра. Было там человек десять поэтов, после мы всей гурьбой пошли пешком, погода была прекрасная, шёл тихий снег. Дойдя до сквера мединститута на Нахичеванском, мы в сквере начали читать снова стихи по кругу...

На каких-то чтениях виделись ещё. Он в это время жил с женой Людмилой и дочерью Ириной на ул. Энгельса, ныне Садовой, в доме, который рядом с кинотеатром «Ростов».  С его женой я познакомилась, когда они ещё были вместе, была у них один раз в гостях, и до сих пор мы изредка с ней перезваниваемся.

В начале 1974 года я начала вести стихийную, неофициальную поэтическую студию. Мы собирались в здании Ростовского госуниверситета на Горького, в какой-нибудь пустующей аудитории. Туда приходили: Л. Струков, Г. Бедовой, А. Брунько, Г. Булатов, И. Бондаревский, А. Иванников и другие поэты. Именно там я познакомилась со своим будущим мужем – Алексадром Иванниковым, и в том же 1974 году мы поженились. И начали уже со многими дружить, приглашать в гости на чай, наш дом был непрекращающимся «квартирником» и для поэтов, и для художников, и для любителей поэзии...

-------------------------

Когда Брунько лишился и квартиры на Пушкинской, т.к. отдал её жене, чтоб она не взыскивала алименты на дочь, он жил у бабушки по линии матери, пока она была жива.

-------------------------

В начале 70-х Гарик Бедовой, много обещавший поэт и прекрасный филолог из Шахт, жил какое-то время у нас. Когда приходил Брунько, у нас начиналось «пиршество духа поэзии». Читали друг другу стихи, читали других поэтов, говорили о поэзии как таковой, о временах и нравах. Засиживались допоздна, они с Гариком спали на раскладушках...

C 1991 года мы жили на Рабочей площади. Здесь уже жили более уединённо, и, кроме других гостей, А. Брунько иногда  приходил пообедать и пообщаться. К середине 90-х он появлялся всё реже, а потом и вовсе не приезжал, не доезжал.

-------------------------

Когда он приходил к нам на обед, после обеда пили чай и читали друг другу наизусть стихи не только свои, но Блока, Мандельштама, Гумилёва, Ахматову, Слуцкого, Самойлова, Галича...

-------------------------

У меня с Брунько всегда были взаимоуважительные отношения, он ценил моё писательство, мою поэтическую и жизненную позицию и целеустремлённость. Мы с мужем относились к нему с пиететом, он был старше нас и по годам, и по литературному опыту.
-------------------------

Брунько очень ценил «музыку», поэзию в стихах. Помню, он просил Сашу: «Прочти вот это», – и начинал сам на распев, как он читал и свои стихи, и чуть как бы дирижируя рукой, читать: «Маленький, серый лондон, Капает, капает с крыш...» – и на глазах у него наворачивались слёзы.  Или просил меня: «Прочти вот это! – "Моя бессонная сирень, Моя бессоннница..."». Он был открыт музыке, прежде

всего в своих стихах,  и в жизни был очень открыт. Он всё говорил нам: «Страдать, страдать надо!»

-------------------------

Иногда на вопрос: «Есть новые стихи?» – он, сидя на Садовой, отвечал: «Да что я вам –  нанялся писать гениальные стихи?!» Потом лез в карман, доставал затрёпанный лист бумаги с записанным стихотворением и читал.

Даже когда был уже «бомжоват», мог прочесть совершенно новые прекрасные стихи. Это поражало. Казалось, что в таком состоянии, до которого он дошёл, невозможно писать стихи, а он писал и помнил их по памяти или доставал измятую бумажку на которой было записано, но не отдавал её, т.к. хотел ещё кому-то прочесть. Он не пропускал ни одного знакомого, чтоб «строчнуть» десятку или сигарету и прочесть стихи.

-------------------------

Когда ещё вытрезвители его брали, мы с Сашей ходили его навещать, приносили сигареты и еду. А он передавал нам свои стихи, но потом приходил к нам и забирал. Остались его письма – из ЛТП, из Находки и др. Он был своеобразным мастером эпистолярного жанра. В этих же письмах есть его стихи. Навещали Брунько и в ЛТП, мы и ещё Гарик Бедовой, погибший в 1979 г. после аварии. Когда Брунько сидел в тюрьме на Кировском, передавали, что могли.

-------------------------

Мы пытались уговорить мать Брунько, чтоб прописала его, но она отказалась наотрез. У него не было ни паспорта, ни прописки, замкнутый круг. В конце концов, он попал в тюрьму из-за этого.

-------------------------

Он жил в какие-то периоды в Грушевке под Новочеркасском у поэта В. Будко. Там же в Новочеркасске, по-моему, он уже лечился от туберкулёза периодически, в тубдиспасере где-то в сторону Новошахтинска. По крайней мере, просил деньги на дорогу туда.

-------------------------

Однажды выпившие А. Брунько и А. Невзоров зашли в гости на Ашхабадском. Мы ещё не знали о  феноменальных способностях Брунько не только писать стихи, но и напиваться. В разговоре Брунько схватил гитару Невзорова (профессионала по гитаре) и, разбив её о стену, закричал: «Я пью, потому что я поэт! А ты почему пьёшь?», на что Невзоров ответил: «А я просто пью». Позже муж требовал от Брунько приходить «трезвым, выбритым и при галстуке». Говорил ему, что «учитель» не может приходить к «ученику» в нетрезвом виде. Иванников поддерживал в нём это «учительство».

-------------------------

Мы Брунько принимали, пока у него были между запоями просветы. Тогда он приводил себя в порядок и приходил на обед. Было чтение стихов и разговоры о многом, о разном. Он был прекрасно образован, много знал, ум имел живой, насмешливый, а характер смешливый. Много рассказывал о чём-нибудь или о ком-нибудь и много смеялся. Давал точные определения и стихам, и людям, и событиям.

------------------------------
Между запоями был отстиран, отутюжен. Трезвый – был очень щепетилен к своему внешнему виду. Так, они как-то с Сашей шли рядом, Брунько был в костюме и при галстуке, а Саша в джинсах и какой-то ветровке, Брунько вдруг говорит: «Вот ты, Иванников, что ни наденешь, во всём хорошо смотришься. Не то, что я». Питьё уже давало «осанку», сгорбленность, и он это чувствовал.

-------------------------

Потом просветы были всё реже. Иногда приходил в плохом виде и состоянии, хоть и трезвый. Мы его кормили, разрешали помыться и давали одежду, могли оставить переночевать. Позже он уже вёл бомжовую жизнь, ночевал то у каких-то знакомых, то по чердакам и подвалам. Мы его практически не видели.

-------------------------

Женщины в жизни Брунько играли очень важную роль. Пока он был в приличном состоянии и при силах, женщины обеспечивали ему практически всё. Брунько был влюбчив, и в него  влюблялись тоже. При этом говорил, что всю жизнь любил только свою красавицу-жену Людмилу.

Как-то уехал к своей женщине в Магадан, очутился в Находке и оттуда писал нам письма.

-------------------------

Он сам упоминал, что родился 7 августа, в день, когда умер Александр Блок. Он его очень любил, и умыкнул у нас его дневники, 2-й том, но потом сказал. И ему нравилось, когда говорили о физиономическом сходстве с Блоком. Некоторые, завёрнутые на Восток, даже говорили о реинкарнации.

-------------------------

Большинство тех, кто его упоминает, знали его больше по пьянкам, они не знали интеллигентного, иногда даже застенчивого, Александра Брунько. Нам с мужем посчастливилось знать его таким. Тонкого, знающего филолога с великолепным поэтическим чутьём, юмором, которые его не покидали, даже когда он спился...

Он был смешлив, я уже говорила об этом. Даже когда Брунько был в удручённом состоянии, он смеялся, говорил обо всём с юмором, может быть, с горьким юмором. А у Иванникова  он ценил тонкую, спокойную, как он говорил о ней, – «висельную» иронию, и очень любил, когда Саша рассказывал анекдоты, в том числе и еврейские.

-------------------------

Брунько не был членом СП, и, зная его позицию, думаю, что ни в 1-й, ни во 2-й СП не вступил бы.

-------------------------

Мне сказали, что кто-то принёс в городской архив папку с его стихами. Может быть, там и те стихи, которые он читал на Садовой.

-------------------------

Брунько – еврей по отцу, считал себя евреем.Но не циклился на национальности, говорил, что он – русский поэт.

-------------------------

То, что Александр Брунько был одним из родоначальников т.н. Заозёрной школы – неправда... Он об этом заявлял устно и письменно, открещивался от этой «школы» и очень критично к ней относился. Брунько – сам себе школа. Школа гармоничной звукописи, своеобразной интонации, пауз, тишины, т.е. школа чистой поэзии. 

-------------------------

В судьбе Александра Брунько, кроме нас с мужем, ещё принимали участие Г. Бедовой,

Г. Булатов, Л. Эпштейн, Н. Ним (Н. Ефремов), В. Ершов, И. Налбандян, Л. Струков,

М. Перевозкина и другие – ростовская поэтическая братия и не только. Но если поэт решил погибнуть, то и всему миру его не спасти.

Из писем Александра Брунько

Александру Иванникову, 1979:

«Понимаешь, Светлов как-то сказал, что поэзия –это не слёзы, а предчувствие слёз... В этом что-то есть. Лично я убеждён (для себя, конечно), что формальная и техническая задача нашего поколения стихотворцев – говорить о самых, самых великих и высоких понятиях, может быть, – кричать о них, но не называя их. Не называя. Может быть, этим удастся возвратить им прежнее достоинство в эпоху всяческой девальвации... Я имею в виду не их истинную и непреходящую ценность, как ты сам понимаешь, а падение спроса на них у “людья”».

Ему же, 1991:

«Самое ценное (для меня! ибо я сам такой по сути!) в этих твоих стихах, которые ты прислал – это единственное, т.е. уникальное выражение лирических, а точнее – трагических мотивов – через смех, через глубокий – “висельный” сарказм. Это даже не самоирония, а скорее – самоуничижение во имя всходов «новой жизни», – нового поэтического бытия. И в этом смысле (“зерно, которое не погибнет – не даст новых всходов!”) – твои стихи глубоко (и изначально!) онтологичны, бытийственны, как трава, как цветы – бессмертны, т.е. смерти не имущие, ибо – погибая – разбрасывают семена, и воскресают. Признаюсь, прочитав множество стихов московских и питерских ироников (Иртеньев, Ерёменко и проч.), я – устал от монотонного однообразия и отсутствия поэзии, как таковой. Выстёбываться – пусть и талантливо! – это ещё не значит – творить, т.е. созидать, на таких стихах я просто разминаюсь, разгоняюсь, прогреваю мотор – для полёта. Если Господь даст разрешение на полёт... Есть смех и смех. Есть смех – просто, во имя смеха и более – ничего. А есть другой – созидающий, повторяю, новое поэтическое бытие, новую лирическую данность, раздвигающий “традиционное” сознание».

«Не убивайтесь обо мне…»

11 февраля 2018 года на портале «45-я параллель» появилась подборка Александра Брунько. Больше двадцати стихотворений, самобытных, неповторимых, рвущих душу:

Прочитав, «блаженно, неприлично» обалдел. Казалось, имею представление о современной русской поэзии, во всяком случае, о тех больших поэтах, на которых она держится. А теперь ещё один вошёл в моё сознание, расположившись там, как в собственном доме, которого не имел при жизни:

Где он, Танаис? Да важно ли это, если любовь – волшебство, нависшее «над грешною землёй, над зряшною судьбой» вот-вот обрушится на нас. Грохотом убегающей электрички...

Февральская подборка оказалась второй, первая была в прошлом году. При жизни поэта были публикации в журналах «Дон» и «Дети Ра», сборник «Поседевшая любовь». Ещё было два фильма о нём. Уже в первом видим потерянного, опустившегося человека, непонятно на что живущего, но ещё способного сочинять стихи. Реже, реже, реже...

В «Журнальном зале» Брунько публиковался один-единственный раз. Ну и что? Разве подобное отношение к талантам в новинку? Да, исключения бывали. Скажем, в 1836 году подборку неизвестного поэта напечатали в столичном «Современнике» целиком. Счастливчика звали Фёдор Тютчев. Аналогичная история случилась в 1964 с Алексеем Прасоловым: десять стихотворений в «Новом мире». В первом случае редактором был Пушкин, во втором – Твардовский. А сегодня и Тютчев, и Прасолов повторили бы поэтическую судьбу Брунько.

Сослагательного наклонения у «зряшной судьбы» нет. И затраханный безвестностью, бессмысленным прозябанием, запоями, бомжеванием, Брунько «семимильными шагами» шёл к смерти. Добровольно-принудительно, как в вытрезвитель...

Исполненный глубокого сарказма завет любимого Блока был исполнен буквально: после многолетнего «всемирного запоя» Брунько «умер под забором». Но Блок не мог, да и не хотел, противоречить определению сущности поэта, данному Пушкиным: Аполлон всё же не забывал своего непутёвого сына, продолжая требовать у него искупительную «священную жертву»:

Где он сейчас, испитой, никчёмный человек? Где он, замечательный поэт, знающий чудо сотворения незабываемых стихов? Ладят ли они между собой? Там, в ином мире, свои законы. А здесь, на «грешной земле», их не хватает. Обоих.

Борис Суслович, март 2018

Несколько автографов Александра Брунько

Стихи, посвящённые поэту

Акцент-45:  редакция альманаха благодарит Татьяну Крещенскую за предоставленные материалы, без которых эта страница  не могла бы появиться.

Иллюстрации:

фото А. Брунько, автографы поэта,

 титульный лист архива «Ростов неофициальный»,

титульный лист книги «Поседевшая любовь».

Фотографии, автографы – из семейного архива Т. Крещенской и А. Иванникова.

Творчество