Александр Блок

Александр Блок

Вольтеровское кресло № 32 (200) от 11 ноября 2011 года

Весь горизонт в огне…

 

                              
* * *
 
Вечереющий день, догорая,
Отступает в ночные края.
Посещает меня, возрастая,
Неотступная Тайна моя.
 
Неужели и страстная дума,
Бесконечно земная волна,
Затерявшись средь здешнего шума,
Не исчерпает жизни до дна?
 
Неужели в холодные сферы
С неразгаданной тайной земли
Отошли и печали без меры,
И любовные сны отошли?
 
Умирают мои угнетенья,
Утоляются горести дня,
Только Ты одинокою тенью
Посети на закате меня.
 

 

 
* * *
 
Утомлённый, я терял надежды,
Подходила тёмная тоска.
Забелели чистые одежды,
Задрожала тихая рука.
 
«Ты ли здесь? Долина потонула
В безысходном, в непробудном сне...
Ты сошла, коснулась и вздохнула, –
День свободы завтра мне?» –
 
«Я сошла, с тобой до утра буду,
На рассвете твой покину сон,
Без следа исчезну, всё забуду, –
Ты проснёшься, вновь освобождён».
 
 
* * *
 
Я пригвождён к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне всё – равно.
Вон счастие моё – на тройке
В сребристый дым унесено...
 
Летит на тройке, потонуло
В снегу времён, в дали веков...
И только душу захлестнуло
Сребристой мглой из-под подков...
 
В глухую темень искры мечет,
От искр всю ночь, всю ночь светло...
Бубенчик под дугой лепечет
О том, что счастие прошло...
 
И только сбруя золотая
Всю ночь видна... Всю ночь слышна...
А ты, душа... душа глухая...
Пьяным-пьяна... пьяным-пьяна...

 
* * *
 
Я их хранил в приделе Иоанна,
Недвижный страж, – хранил огонь лампад.
 
И вот – Она, и к Ней – моя Осанна –
Венец трудов – превыше всех наград.
 
Я скрыл лицо, и проходили годы.
Я пребывал в Служенье много лет.
 
И вот зажглись лучом вечерним своды,
Она дала мне Царственный Ответ.
 
Я здесь один хранил и теплил свечи.
Один – пророк – дрожал в дыму кадил.
 
И в Оный День – один участник Встречи –
Я этих Встреч ни с кем не разделил.
 

 

 
В ресторане
 
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре – фонари.

Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.

Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки...
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки...

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка...
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
  
 
* * *
 
Мы встречались с тобой на закате.
Ты веслом рассекала залив.
Я любил твоё белое платье,
Утончённость мечты разлюбив.

Были странны безмолвные встречи.
Впереди – на песчаной косе
Загорались вечерние свечи.
Кто-то думал о бледной красе.

Приближений, сближений, сгораний –
Не приемлет лазурная тишь...
Мы встречались в вечернем тумане,
Где у берега рябь и камыш.

Ни тоски, ни любви, ни обиды,
Всё померкло, прошло, отошло...
Белый стан, голоса панихиды
И твоё золотое весло.
 
 
Прочь!
 
И опять открыли солнца
Эту дверь.
И опять влекут от сердца
Эту тень.
 
И опять, остерегая,
Знак дают,
Чтобы медленный растаял
В келье лёд.
 
«Кто ты? Кто ты?
Скован дрёмой,
Пробудись!
 
От дремоты
Незнакомой
Исцелись!
 
Мы – целители истомы,
Нашей медленной заботе
Покорись!
 
В златоверхие хоромы,
К созидающей работе
Воротись!»
 
– Кто вы? Кто вы?
Рая дщери!
Прочь! Летите прочь!
 
Кто взломал мои засовы?
Ты кому открыла двери,
Задремав, служанка-ночь?
 
Стерегут мне келью совы, –
Вам забвенью и потере
Не помочь!
 
На груди – снегов оковы,
В ледяной моей пещере –
Вихрей северная дочь!
 
Из очей её крылатых
Светит мгла.
Трехвенечная тиара
Вкруг чела.
Золотистый уголь в сердце
Мне возжгла!
 
Трижды северное солнце
Обошло подвластный мир!
Трижды северные фьорды
Знали тихий лёт ночей!
 
Трижды красные герольды
На кровавый звали пир!
Мне – моё открыло сердце
Снежный мрак её очей!
 
Прочь лети, святая стая,
К старой двери
Умирающего рая!
Стерегите, злые звери,
Чтобы ангелам самим
Не поднять меня крылами,
Не вскружить меня хвалами,
Не пронзить меня Дарами
И Причастием своим!
 
У меня в померкшей келье –
      Два меча.
У меня над ложем – знаки
      Чёрных дней.
И струит моё веселье
      Два луча.
То горят и дремлют маки
      Злых очей.
             
 
* * *
 
Там, в полусумраке собора,
В лампадном свете образа.
Живая ночь заглянет скоро
В твои бессонные глаза.
В речах о мудрости небесной
Земные чуются струи.
Там, в сводах – сумрак неизвестный,
Здесь – холод каменной скамьи.
Глубокий жар случайной встречи
Дохнул с церковной высоты
На эти дремлющие свечи,
На образа и на цветы.
И вдохновительно молчанье,
И скрыты помыслы твои,
И смутно чуется познанье
И дрожь голубки и змеи.
 
 
* * *
 
Сгущался мрак церковного порога
В дни свадеб, в дни рождений, похорон;
А там – вилась широкая дорога,
И путник шёл, закатом озарён.

Там не было конца свободной дали,
Но здесь, в тени, не виделось ни зги;
И каждый раз прохожего встречали
Из сумрака ответные шаги.

Церковный свод давал размерным звоном
Всем путникам напутственный ответ,
И в глубине, над сумрачным амвоном,
Остерегающий струился свет.

И, проходя в смеющиеся дали,
Здесь путник ждал, задумчив и смущён,
Чтоб меркнул свет, чтоб звуки замирали...
И дале шёл, закатом озарён.
 
 
Скифы
 
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
        Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, Скифы – мы! Да, азиаты – мы, –
        С раскосыми и жадными очами!
 
Для вас – века, для нас – единый час.
        Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас –
        Монголов и Европы!
 
Века, века ваш старый горн ковал
        И заглушал грома лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
        И Лиссабона и Мессины!
 
Вы сотни лет глядели на Восток,
        Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
        Когда наставить пушек жерла!
 
Вот – срок настал. Крылами бьёт беда,
        И каждый день обиды множит,
И день придёт – не будет и следа
        От ваших Пестумов, быть может!
 
О, старый мир! Пока ты не погиб,
        Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
        Пред Сфинксом с древнею загадкой!.
.
Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
        И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
        И с ненавистью, и с любовью!
.
Да, так любить, как любит наша кровь,
        Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
        Которая и жжёт, и губит!
 
Мы любим всё – и жар холодных числ,
        И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый галльский смысл,
        И сумрачный германский гений...
 
Мы помним всё – парижских улиц ад,
        И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
        И Кёльна дымные громады...
 
Мы любим плоть – и вкус её, и цвет,
        И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
        В тяжёлых, нежных наших лапах?
 
Привыкли мы, хватая под уздцы
        Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжёлые крестцы,
        И усмирять рабынь строптивых…
 
Придите к нам! От ужасов войны
        Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
        Товарищи! Мы станем – братья!
 
А если нет, – нам нечего терять,
        И нам доступно вероломство!
Века, века – вас будет проклинать
        Больное, позднее потомство!
 
Мы широко по дебрям и лесам
        Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернёмся к вам
        Своею азиатской рожей!
 
Идите все, идите на Урал!
        Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
        С монгольской дикою ордою!
 
Но сами мы – отныне – вам – не щит,
        Отныне в бой не вступим сами!
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
        Своими узкими глазами!
 
Не сдвинемся, когда свирепый Гунн
        В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
        И мясо белых братьев жарить!..
 
В последний раз – опомнись, старый мир!
        На братский пир труда и мира,
В последний раз – на светлый братский пир
        Сзывает варварская лира!
 
 
* * *
 

Н.Н.В.

Я в дольний мир вошла, как в ложу.
Театр взволнованный погас.
И я одна лишь мрак тревожу
Живым огнём крылатых глаз.

Они поют из темной ложи:
«Найди. Люби. Возьми. Умчи».
И все, кто властен и ничтожен,
Опустят предо мной мечи.

И все придут, как волны в море,
Как за грозой идёт гроза.
Пылайте, траурные зори,
Мои крылатые глаза!

Взор мой – факел, к высям кинут,
Словно в небо опрокинут
Кубок тёмного вина!
Тонкий стан мой шёлком схвачен.
Тёмный жребий вам назначен,
Люди! Я стройна!

Я – звезда мечтаний нежных,
И в венце метелей снежных
Я плыву, скользя...
В серебре метелей кроясь,
Ты горишь, мой узкий пояс –
Млечная стезя!

 
Чёрная кровь
 
1
 
В пол-оборота ты встала ко мне,
Грудь и рука твоя видится мне.
 
Мать запрещает тебе подходить,
Мне – искушенье тебя оскорбить!
 
Нет, опустил я напрасно глаза,
Дышит, преследует, близко – гроза...
 
Взор мой горит у тебя на щеке,
Трепет бежит по дрожащей руке...
 
Ширится круг твоего мне огня,
Ты, и не глядя, глядишь на мня!
 
Пеплом подёрнутый бурный костёр –
Твой не глядящий, скользящий твой взор!
 
Нет! Не смирит эту чёрную кровь
Даже – свидание, даже – любовь!
 
 
* * *
 
Принявший мир, как звонкий дар,
Принявший мир, как звонкий дар,
Как злата горсть, я стал богат.
Смотрю: растёт, шумит пожар –
Глаза твои горят.

Как стало жутко и светло!
Весь город – яркий сноп огня.
Река – прозрачное стекло,
И только – нет меня...

Я здесь, в углу. Я там, распят.
Я пригвожден к стене – смотри!
Горят глаза твои, горят,
Как чёрных две зари!

Я буду здесь. Мы все горим:
Весь город мой, река, и я...
Крести крещеньем огневым,
О, милая моя!
 

 
Шаги командора


В. А. Зоргенфрею


Тяжкий, плотный занавес у входа,
За ночным окном – туман.
Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне,
Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки?
Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
Донна Анна видит сны...

Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ – победно и влюблённо –
В снежной мгле поёт рожок...

Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Чёрный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжёлыми шагами
В дом вступает Командор...

Настежь дверь. Из непомерной стужи,
Словно хриплый бой ночных часов –
Бой часов: «Ты звал меня на ужин.
Я пришёл. А ты готов?..»

На вопрос жестокий нет ответа,
Нет ответа – тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета,
Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета – ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! – Тишина.

Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час.
 
 
* * *
 
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
 
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
 
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
 
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
 
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
 
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.