* * *
Тоскуя по родному слову,
Я открываю наугад
Гандлевского или Цветкова
И вспоминаю невпопад –
Примерно тридцать лет назад
Меня и не было на свете,
А люди пишущие эти
Возделывали всяк свой сад.
Один зверком на пуповине,
Другой с гитарой на ремне,
Меня и не было в помине,
А может было, но во сне –
Я просто спал, и снилось мне:
Январский полдень, синий иней,
Вполне возможно, лёгкий снег,
Железный блеск трамвайных линий
В Сокольниках, которых нет,
Тот бывший дом, откуда родом
Моя неполная семья.
Как лёгкий шарик с водородом,
Летела молодость моя.
Стояла станция юннатов,
Всё было вправду и всерьёз,
И русаковская палата,
И смерти приторный наркоз.
Жасмин взрывался между пальцев,
И двухколёсный лисапед
Был для дворового скитальца
Ближайшим другом столько лет.
…………………………………..
Колёса сдулись, цепь сломалась,
Такое времечко ушло…
А раньше даром отдавалось,
По пять копеек за кило.
* * *
О чём вы рассказать хотите мне,
Лицо в окне и силуэт в окне?
На что вы смотрите, на что глядите вы?
Какая мысль нейдёт у вас из головы?
Вы, как и я, играете словами?
На что надеетесь, что ставите на кон?
Какой внутри вас нравственный закон,
Какие звёзды в небесах над вами?
Что, если жизнь – мгновение всего?
Зачем вы здесь? Живёте для чего?
Как будто целый век в пустыне.
Что, если смерть – безвыходный тупик?
Какая польза вам от ваших книг?
Исчезнете – и след простынет.
* * *
Застигнутый внезапным озареньем,
я встал посередине мостовой,
и птица в ювенильном опереньи
застыла у меня над головой.
И понял я, что рыпаться напрасно,
что некуда особенно спешить.
Пока горит на светофоре красный,
есть время что-то взвесить и решить.
Решить и взвесить – как извлечь занозу,
саднившую под кожей столько лет.
И птица вышла из анабиоза
и скрылась. И горит зелёный свет.
* * *
Ползёт электричка в синеющей тьме,
далёкая, тихая змейка,
как будто в любительски снятом кине
смешная, короткая вклейка.
Я вижу её с высоты сквозняка,
с высокой своей колокольни,
икажется – детская движет рука
вагоны игрушки дошкольной.
Зачем она движет, куда им ещё?
Проложены рельсы по кругу.
И кто направляет, стоит за плечом,
напутствует детскую руку?
На рисовой бумаге
1.
Здесь удивительный воздух и всё не так.
Кожа лица на ощупь почти наждак.
Вид из окна ограничивается Стеной.
Континентальный климат: мороз и зной.
Северная столица. Серый цвет
всюду, но не тяготит, как у нас в Москве.
Странное дело: здесь вообще ничто
не тяготит, кроме бедности, разве что.
Чуждому слуху северный диалект –
музыка спиц из нефрита. Любой субъект
сплёвывает на асфальт. И вода в стакане
плещётся, разговаривая на вэньяне.
2.
Если ты со школьной скамьи приучен к канону,
Если шерсть козы и бамбук в твоей руке выписывали тысячу знаков,
то любой коммунизм для тебя – орехи,
арахис, политый карамелью.
Непонятно, правда, что с ним делать: с пивом глупо,
в остальном же виде – детский лепет и в зубах застревает. Правда,
это взгляд иностранца. У местных другие вкусы.
Строй солдат – как бамбуковый лес перед мавзолеем,
расступающийся под взглядом над пышным входом.
Обратись на восток: по утрам в любом парке полно народу,
исполняющего коллективное соло на своём организме.
Числом больше тех, кто стар, но млад исполнен почтенья,
будто ведает ход вещей. Здесь был Конфуций.
3.
Я не согласен с Бродским. Его мысль о сходстве
китайцев – близорукость и полное незнанье предмета
(правда, мы любим его не за это,
последнего в этой заоблачной области лауреата).
Так вот, о сходстве. Сходство отнюдь не в лицах.
Дело в традиции копирования того, что ценно.
Из множества копий, если подлинник был утерян,
хоть одна, да переживёт пространство и время,
собственных переживёт владельцев, попадёт в анналы.
Подделка – не обман, но следование идеалу.
* * *
Вначале слово, но сперва
В костёр добавлены дрова,
Горят пугливые поленья.
А жизнь отнюдь не такова,
Чтобы укладывать в слова
Её простые проявленья.
Заката тлеет полоса,
Сумерки через полчаса,
Такое радостно для глаза.
Через весь горизонт леса,
Откуда-то голоса,
Но я не слышал их ни разу.
Встань и постой у воды:
Пенистые следы,
Литораль, камни.
Уплывай. Сверху звезда.
Там, уплывёшь куда,
Обо мне вспомни.
* * *
А в мире такое спокойствие,
что страшно туда заходить.
Он спит, и просил не будить.
С удовольствием.
* * *
Воздушный цех модели «Боинг»
С набортной надписью «А. Блок»
Успешно закруглив руление,
Накрыл знакомые до боли
Берёзку, речку и хозблок,
И – приземление.
Аплодисменты в адрес авиации.
Прошёл таможню, акклиматизацию,
Погонный метр, паспортный конвой.
С погодой нет особой ясности.
Ремень пристёгнут безопасности.
Отстёгнут пояс часовой.
Прощай, пекинский постовой.
Все остальные – здравствуйте.
* * *
Мне снился сон, как будто снова детство:
Вьетнам, Сайгон, и мне двенадцать лет.
И нет в помине ни причин, ни следствий,
И опыта особенного нет,
А есть река Сайгон, вода мутнеет,
Баржа волочит сахарный тростник,
Летают насекомые над нею –
Я просто жил, глаза не знали книг,
Но знали, что бывает душной ночью,
Выглядывая тёмные дела
На белых простынях. Я знал воочию
Тугие азиатские тела.
Наутро, просыпаясь неохотно,
Я вспоминал увиденное на-
Кануне, и мечталось жить животным.
И эта мысль меня лишала сна.
* * *
Сколько скобок раскрыл, сколько знаков внутри понаставил,
Не закрыл ни одной, сдал экзамен в итоге на два.
Извините меня, но я так и не выучил правил,
По которым живут эти люди и эти слова.
* * *
Чего б воспеть? Желтеют одуваны,
Течёт вода,
И облаков ленивых караваны
Невесть куда.
Согнувшись в три погибели, старушка
По мостовой,
И облаков кокосовая стружка
Над головой.
На то и есть невиданные страны,
Где всё не так,
Где облаков-кокосов караваны,
И красный флаг,
Но неба нет, похожего на это,
Другие все.
И облаков настругано на лето,
И хватит всем.
* * *
Мне так удивительно думалось,
Пока я лежал в забытьи,
Какая-то нежная жимолость
Ладони ласкала мои.
Какое-то жизни событие
Вот-вот состояться должно,
И парусник жаждал отплытия,
Но я погружался на дно.
И были мне вскорости явлены
Подводного свойства миры,
И я, словно ядом отравленный,
Подняться не мог до поры.
Но скоро видение кончилось,
Воздействие яда прошло,
И был на поверхность я поднят,
И вот, что из этого вышло.
* * *
И снова воздух скажет «пора»,
Но тело ответит ему «нельзя».
Третьи сутки с утра до утра
Во мне умирает моя стезя.
Третьи сутки стези лишён,
Я наблюдаю полёт стрижа.
Я согласен с его душой,
Мне понятна его душа.
Только и дела, что два крыла
Третьи сутки с утра до утра.
Чёрной скобкой в дыре двора
Жизнь пролетела, и все дела.
* * *
Я вышел и улицы посередь встал,
Я взглядом шасси выпускал самолётам,
Диспетчером старта, и им же полёта,
И им же посадки как если бы стал.
Гаишник приветственной палкой махал,
Автобус терялся, завидя мой профиль,
И шофер терял свой единственный портфель
И больше его никогда не искал.
Смеркалось, сморкалось, дождило в дали,
Погода цедила по капле осадок,
Смыкалось кольцо, ветер жаждал посадок,
И крылья ему возразить не могли.
Я взглядом шасси всем ИЛам вынимал,
Я контуры карты раскрасил кармином,
Я всехавиаторов выстроилклином,
И всяк бортмеханик мне молча внимал.
И падала птица в сердечной тоске,
Вонзалась на ёлку в щемящем недуге,
Пока застывала в почётной округе
Посадка, и дождь застывал на песке.
* * *
Я здесь ещё пока
Но скоро там уже
Где те же облака
Но легче и свежей
Где двадцать лет назад
Я был самим собой
Но где он прежний взгляд
И мир вокруг другой
Там каждый день был бал
И праздник и парад
И я на них бывал
И был ужасно рад
Там каждый день тика-
Нье слышалось часов
И некая река
Текла себе без слов
Пешком наискосок
Дом детства моего
Песок-сосна-песок
И больше ничего
Латвийский дивертисмент, или Новые стансы в августе
I
Клуб табачного дыма покидает гортань и стоит на месте.
Листья сливы замерли, как в ожидании чуда.
Бледная полоса на небе – это Млечный путь, или
След пролетевшего самолёта.
Этот дом доживает последние дни при старом порядке.
Вспомни ставни, камни, камин, газон, баню, теплицу,
Теплится огонёк на конце сигареты, тлеет неровно,
Облака подкрашены снизу жёлтым, и луна огромна.
II
По камням видать, где ступал ледник.
На тропе, усыпанной бурой хвоей,
На моих глазах, как из сказок-книг,
Лес возник, и всё, что в нём есть живое.
Сад камней – пересаженный сад теней,
Наверху протяжно курлычет аист,
Говорит природа: отдайся мне,
Я тобой во все стороны разрастаюсь.
III
Под завязку этого дня
Мне снилось уже всё подряд.
Рыжий лес муравьёв,
Клещ на лодыжке,
Пограничная вышка,
Вид с неё,
Холмы и озёра Талси –
Места, где я бы остался, но не остался.
IV
Крыльцо увито диким виноградом,
Рябины куст по левой стороне.
Ему от жизни ничего не надо,
И в этом смысле он понятен мне.
На нём дрозду, как осень заиграет,
Найдётся рыжих ягод поклевать.
Наверно, это счастье наступает,
Но что с ним делать и куда девать?
V
Золотой петушок на соборном шпиле,
Академия наук в сталинском стиле,
Дом черноголовых в золоте сусальном,
Вид бестолковый площади вокзальной,
Кожа, янтарь, башня, брусчатка –
Всё отпечаталось на сетчатке.
Я здесь почти никого не знаю.
Европа. Разве что речь родная.
VI
Пятница. Сколько скворцов!
Лиственница как живая.
Длинное тело реки
В солнечной чешуе.
Старенький саксофонист
На саксофоне играет.
Кошка лежит на траве,
Птица её не влечёт.
VII
Зайдёшь в kafejnica,
Зайдёшь в gramatnica,
В такси прокатишься
И день прошёл.
Ну, что ты дразнишься?
На что ты тратишься?
Какая разница,
Всё хорошо.
* * *
Это не ты мне сейчас звонила?
Я не успел подойти, я спал.
Это не кровь ли во мне бурлила?
– Алло, алло, всё алое, ал…
А я – бегал и убегал, как в фильме
С Басилашвили. Это кино
Мы так и не посмотрели. Или
Всё-таки да, но давным-давно?
* * *
Счастье будет облака прозрачны
Дом с трубою шиферная крыша
Солнца допотопное ярило
Острым глазом фотообъектива
Диафрагму сузит и расширит
Тени удлинённые навылет
Нету счастья небо в перламутрах
Молния пробила кедр наотмашь
Чёрные обугленные ветви
До корней отныне неживое
Шаткое какое состоянье
Близкое какое расстоянье
* * *
Косые линии стеклянного дождя,
Кривые сосен терпеливых
Обозначают время года загодя,
До наступления всеобщего прилива.
Умея высказаться, солнце промолчит,
Дожди превысят свой регламент,
Но нет подобного. Природа не парламент.
Употребляй во зло – никто не уличит,
И нет верховного. Иди куда идёшь.
Любые заросли лесные
Открыты взору, шагу, слову, что найдёшь.
И ветви строчные, и листья прописные.
* * *
Иные сделались иные
Совсем. Без права на потом.
Иные – ливни проливные –
Ушли, оставили мой дом.
И вот он весь стоит промокший,
Большой, покинутый, пустой,
Необитаемый, умолкший,
Не справившийся с пустотой.
* * *
Жена – подруга – девочка с косой
По пляжному песку бредёт босой,
Выплёвывает косточки от слив.
Прилив-отлив.
Легко ступает с пятки на носок,
По щиколотки уходя в песок.
Покладистые волны в свой черёд
Назад-вперёд.
Безлюдный, будто вымышленный пляж,
И солнце неподвижно, как муляж.
Одни шальные чайки без труда
Туда-сюда.
Песчаный пляж, песочные часы.
Ни косточки, ни сливы, ни косы.
Лишь море говорит само с собой –
Прибой-отбой.
* * *
…и с каждой прочитанной книгой
становишься старше на жизнь,
а то и на несколько сразу.
Запомни последнюю фразу,
закрой, отложи и не двигай,
не трогай, пока не нашлись
резоны пуститься по новой
в заведомо ведомый путь.
Парящий в заоблачной выси
ребёнок, играющий в бисер,
пакуй чемоданы. Хреновый
денёк. Отчего ж не рискнуть.
* * *
Откройся мне, как некий тайный знак
Непостижимый никогда, никак,
Язык, который прочим не понятен.
Возникни, прояви себя, оставь
Свидетельство, не затворяй уста,
И чтобы не осталось белых пятен
За исключеньем снега на траве,
Печального и слабого в Москве,
Привыкшей к неожиданным прогнозам,
И будь со мной. И будь со мной такой,
Какой бывает дымка над рекой,
Каким бывает небо над погостом.
* * *
Останься там, где холодно земле.
Среди деревьев отыщи свой голос,
среди безлиственных. Узором на стекле
неповторимым пусть он будет, голос,
пускай единственным созвучьем тишины.
Бери разгон с неразличимой ноты,
и, как побелка облетает со стены,
пусть отвлекаются от нотных строчек ноты –
вот так, возвышенно, побелкой со стены.
Благодаренье штукатуру.
Иные будут на стене нанесены
изображения с натуры,
и снова время не удержит на весу,
и снова дерево держать листву устанет.
Кто станет лист отыскивать в лесу?
Никто не станет.
* * *
Вот ваза на столе цветок на стуле
а на полу пыльца и лепестки
цветка который где-нибудь в июле
когда-нибудь у берега реки
какой-нибудь рукой был сорван с места
насиженного солнечным лучом
застеленного травами древесной
кустарниковой порослью хвощом
и папоротником вынесен за область
где встретился и вот же повезло
любуйся им звезды ночная колкость
и на полу разбитое стекло.
* * *
А если воздух – это вода и птица вмерзает в облако как рыба в белой лагуне льда и прочие рыбы около и есть человек он пришёл в магаз для выбора снеди к ужину и смотрит сколько хватает глаз и горло его простужено и он говорит продавщице мне вот эту птицу ах сколь в ней будет кило по-вашему а она отвечает ему она уже окончательно продана извините ценник вчерашний
* * *
Чай остывает, замирает свет над столом.
Стирается грань между сторонами света,
Временами года, временем и числом.
Что это всё такое, зачем всё это?
Скопище книг громоздится на стеллаже.
Пыль остывает на выключенном плафоне.
Во всех домах гаснет свет, и все спят уже,
Но некто один не спит на гаснущем фоне.
Чайный лист разворачивается от кипятка,
Цвет, аромат и вкус отдает фарфору.
Лист бумаги лежит на столе, и на нём рука
Что-то такое выводит, неясное взору.
Где-то есть сад, и в нём полыхает куст.
По саду гуляют люди, летают птицы.
Сад невозможен, но он никогда не пуст.
Он наполнен нами, он нам временами снится.
* * *
Перейдя через реку спустя рукава, ты на солнце сушила бельё, но сперва подбирала слова и роняла слова, и кружилась моя голова. Мы вошли в эту реку, как пел «Наутилус», и нам оказалось сперва по пути, но потом ты нашла, что сподручней грести и на веслах быстрее идти. Закусив удила, прихватив два весла, ты одна, без меня, от меня уплыла, я костёр затушил, и остыла зола. Ты сплыла. Вот такие дела.
С этих пор я по рекам уже не хожу, я с котом, как с единственным другом дружу, за столом с ноутбуком и книгой сижу, что-то длинное перевожу. А мой кот переводит глаза на меня, к ноутбуку урчащий свой бок прислоня, и уключины скрип не смущает меня каждым вечером каждого дня.