Александр Балтин

Александр Балтин

Новый Монтень № 33 (453) от 21 ноября 2018 года

Литературные миниатюры

Поклон Арсению Тарковскому

 

Арсений ТарковскийЧитая, перечитывая стихи Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи – в сочетании с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер:

 

И я ниоткуда

Пришёл расколоть

Единое чудо

На душу и плоть…

 

И я ниоткуда пришёл расколоть…»)

 

Особая оптика сочетается с уверенностью говоримого, и голос обретает властную сдержанность: своя правота не исключает чужие мнения, которыми, впрочем, стоит пренебречь, зная свою правоту.

Речь густа, речь закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов.

Может ли улыбаться верблюд:

 

На длинных нерусских ногах

Стоит, улыбаясь некстати,

А шерсть у него на боках

Как вата в столетнем халате.

 

Верблюд»)

 

О да!

Непременно, ибо жизнь хороша, несмотря на войны и кошмар онтологической бездны, ибо мы в ней чего-нибудь стоим, как утверждает мастер, а он не может врать.

Или не знать.

 

Вечерний, сизокрылый,

Благословенный свет!

Я словно из могилы

Смотрю тебе вослед.

 

Вечерний, сизокрылый, Благословенный свет!»)

 

Пусть даже ощущение «измогильности», депрессивное, вероятно – но свет же! И не простой: сиятельный, сизокрылый, роскошно данный.

Всё от света, всё замешано на нём, из тьмы нельзя строить.

Кактус равен Карловым Варам – имея в виду феноменальность любого явления жизни, его неповторимость, его вмещённость в собственную особую ауру; но строгость и чёткость Тарковского мастерства не равно никому, ибо любой поэт – наособицу, хотя и ясны его корни. («Кактус», «Карловы Вары»)

Небесное и земное совмещены в самих пластах языка – и звёзды сияют так ярко, как славно работают кузнечики, а мощь новоселья с массою предметов обещает простую, сытную жизнь.

И что первозданный рай малинов – верится, ибо, как не верить такому огромному поэту. («Новоселье»)

 

Власть – два стихотворения Иосифа Бродского

 

Иосиф БродскийТолстый жгут власти перетягивает горло маленького человека, не удушая, но давая иное дыхание. Формулу власти не вывести, и почему некто, вроде бы не представляющий из себя ничего особенного, заходит в кафе, где когда-то бывал, как носитель чёрной, страшной субстанции – не истолковать, используя лестницы метафизики.

Маленький человек, зарабатывавший уличной живописью, становится партийным горлопаном с трагичными для мира последствиями. Лотерея рока. Загадочные выкрутасы кармы.

Стихотворение И. Бродского «Одному тирану» как нельзя лучше показывает внезапное восхождение имярека – столь же крутое, сколь мастерски опущены в тексте звенья биографии: они и не нужны, ибо поэтическое произведение должно быть сгущено, и даже не уплотнено, а доведено до предельной плотности – того, что, в сущности, и отличает стихи от прозы.

Мощно сделанные строфы тяготеют к финалу, что следует из банальности земной логики, но появившиеся в финале мёртвые не воскреснут.

Однако точка в теме власти поставлена быть не может, и в поэтическом своде Бродского «Одному тирану» получает продолжение, развернувшись в «Резиденцию».

Эта последняя отдаёт латиноамериканским романом, «Осенью патриарха» к примеру, хотя Бродский и не любил Маркеса. Тут другой колорит – слишком подчёркнуто не европейский, хотя тиран, тихо обитающий в резиденции, и любит свою «европейскость»:

 

И отсюда ‒ тома Золя,

Бальзака, канделябры, балясины, капители

и вообще колоннада, в чьём стройном теле

размещены установки класса «земля-земля».

 

Тихий, маленький тиран – зауряднее любого заурядного подданного его страны; лаковый быт небольшого особняка, и окончание стихотворение, чьё острие вонзается в сознанье неумолимо:

 

И ничто так не клонит в сон,

как восьмизначные цифры, составленные в колонку,

да предсмертные вопли сознавшегося во всем

сына, записанные на плёнку.

 

Ибо тиран перестаёт быть человеком.

Ибо власть захлёстывает настолько, что ценности, в чьём золотистом цвете не приходится сомневаться, перестают быть значимыми.

Так, два стихотворения Иосифа Бродского, если и не расшифровывают сути власти вообще, то показывают блистательно, чем оборачивается власть для её носителя.

 

Мистика стиля Михаила Булгакова

 

Михаил БулгаковВсе три романа Булгакова дают разные варианты языка – так, будто писал их не один автор; и это разноголосица точно определяет масштабы дарования: менее одарённый писатель на такое не способен.

Густой, хочется сказать мясной, вещный язык «Белой гвардии», где пласты городских описаний возникают великолепными холстами масляной живописи, и – несколько небрежный, шероховатый язык «Театрального романа», чудесная галерея персонажей которого вовсе не страдает от мнимого изъяна…

И наконец, язык сакрального романа, который если уж определять – то в категориях чуда.

Интересно читать ранние варианты – как вылуплялись постепенно персонажи, как выкристаллизовывался подлинный стиль…

О! это стиль огня и поэзии, язык в высшей степени цветовой: роман дан в зелёных тонах – от нежного рассветного неба до насыщенного малахита, но иудейские главы текут песочным золотом: льются в перешеек песочных часов мысли – необыкновенной и необычайной.

Известный нам по сумме Евангелий Иисус, насколько «известный» применимо к самому главному персонажу человеческой истории, предстаёт в инаком свете: очень человечный, без божественного отблеска, как будто…

Но – кто может поручиться, как было на самом деле? Ведь все Евангелия – это списки со списков со списков: а тёплая доброта и кроткая мудрость Иешуа так соответствуют фактору чуда – разумеется, превосходящему знания медицины.

Возможно, грандиозная махина чрезвычайно сложного романа явилась Булгакову в целостности: во сне, к примеру, но уточнялись линии, уяснялись персонажи, вспыхивали факелы языка постепенно, очень медленно.

…бывают, особенно сейчас, люди, прочитавшие за жизнь 10-15 художественных книг, но о «Мастере и Маргарите» (часто ещё о «Мёртвых душах») и они будут говорить с теплотою.

Два романа, озарённых чудом; два романа, об устройстве которых хочется рассуждать, но все рассуждения бесплодны: ибо сделанное превосходит способности судящих.

Внешний, юмористический слой Мастера, конечно, наиболее легко считывается, он относительно прост; но подспудно разворачивающиеся драмы: от евангельских, по-своему трактуемых идей, до освещения вариантов расплаты, можно расшифровывать до бесконечности.

Глубоки спуски в бездны романа – но бездны эти световые, сколь бы ни рядили церковные люди ‒ допустимы ли симпатичные изображения нечисти: роман светлый, от света, и ради его укрепления в этом мире написан.

Иначе бы – не читался так, ибо подспудно любой из нас – представителей конфликтного и жестоко вида – тяготеет к свету.

 

Иллюстрации:

портрет Арсения Тарковского

(компьютерная графика ‒ А. Н. Кривомазов),

портреты Иосифа Бродского и Михаила Булгакова

(акварель, фотография, Photoshop ‒ Алексей Курбатов).