Элегический покой тонким, рыжеватым осенним раствором прольётся в пространство, и нити, протянутые в души от стихов П. Боровикова, завибрируют ответной грустью:
Прячется солнце в рыжие чащи,
не настоящим кажется день.
Мысли о смерти осенью чаще
с листьями тащат мокрую тень.
Хотя – интонация стоически-спокойна: возможно, мысли о смерти страшнее её самой, так естественно венчающей жизнь – если никто не предложил других вариантов?
П. Боровиков умер в 38, высказавшись плотно и полно, а кем услышан, становится не очень важно в нашенские времена, поэзию низведшие на уровень филателии или разведения кактусов…
Хочешь не хочешь – поверишь в высшие инстанции: ведь кто-то же дал дар писать стихи?
Возможно, и запределье открывает вариации посмертного творчества, не представимого нам здесь, в низине, в недрах вечного вращения юлы юдоли.
«Flatusvocis» называлась единственная книга Боровикова – «Колебание голоса». И голос его действительно порою рвался рваными ритмами, и стихи возникали зигзагообразно, вспыхивая напряжением иных словесных полос, давая умиротворение в других фрагментах общей речи…
Колебания…
Вибрации…
Не ими ли был сотворён мир: во всём многообразии форм и дарований, в индивидуальных, таких сложных проявлениях человеческой особости?
Теперь вот я
строчу тебе, не поднимая взора,
с озиркою полуночного вора,
на кончике чернильном острия
твоей строки.
Но – это честный страх, изнеженная, с позволенья, робость,
боязнь пораниться, упасть, скатиться в полость
растянутого рта реки,
в которой ты,
стоя по щиколотку, слушаешь ли, внемлешь
её гортанному величию, и с тем лишь
ты сводишь веки, как над ней мосты.
Странно сочетались – размашистая щедрость выплёскиваемых в мир созвучий, с истовым напряжением бытия, которое фокусировалось порой на самом кончике пера, на острие, способном прокалывать сердце, – чтобы добывать из него духовную кровь.
Но – чтобы обресть оное колебание голоса, необходимо всё время вслушиваться в шумы пространства, в его завораживающую тишину, в амбивалентность простора, бесконечного над головой, бесконечного же и в недрах сознания. Всё время вслушиваться – и тогда можно постигнуть ангельское звучание:
В сумрак коричневый, дальше и выше,
пагодной нишей, в елей собор
разноголосьем льётся на крыши
в заросли вишен ангелов хор.
Ада и рая поровну было намешано в поэзии Боровикова: за взрывными строками следовали умиротворённые, и подобный баланс, живописуя душевный пейзаж поэта, позволял судить и о мере его одарённости, достаточно высокой, чтобы, будучи сейсмографом бытия, улавливать тончайшие нюансы оного.
Стихи поэта пестры: в них есть нечто от восточных ковров, орнамент которых словно зашифровывает жизнь, сложную, даже ежели кажется простой:
Я упорно искал тебя, но не нашёл,
там, где в бархатном сумраке взвившийся шёлк
у бедра танцовщицы
обжигал кровожадные лица
на пестревших коврах
мусульман.
Ветер с моря елозил в песках,
проверяя свой азимут в белых дырявых носках,
продавцов целлулоидных рыбок.
В ливне прятался рынок,
и фонтаном сухим серебрился
кальян.
Переливаются, соплетаясь волокнами, цвета гранатные, медовые, густые; называемые существительные даны мощно и округло: ажник целлулоидных рыбок этих можно взять в руку, ощутить.
…Его одиночество кажется фундаментальным и счастливым, и, завернувшись в него, как в метафизический плед, можно расслышать «Наставления святого духа»:
Честно. Не думай, что будет завтра.
Чавкай, смотри в окно, доедай свой завтрак,
восторгаясь от снежного переполоха.
Одиночество – это не так уж плохо.
После чая попробуй заговори со снегом
так же свободно, как говоришь ты с небом.
В этом возможном отсутствие завтра – сквозь предчувствие ранней смерти – мерцает и истина правильного бытия: жить нужно конкретикой сиюминутности. А коли уж отнесёт стихи в гипотетическую, непонятную вечность, так это снова связано с волей духа, не дающегося нам в конкретике.
Впрочем, и одинокость одиночества порою весома, поэтому:
Милый друг мой, мне сегодня одиноко.
Ни вина нет к ужину, ни чая.
Отражаясь в зеркалах квадратных окон,
с фонарями близорукими скучаю.
Пётр Боровиков творил красивые стихи: плотные и вещные, нежно-воздушные и огненно-пламенеющие.
Он прожил всего 38 лет.
Как жаль, что для того, чтобы быть услышанным, поэту в наши дни необходимы всякие раскрутки и финансовые вливания, и невозможен естественный процесс взаимодействия читателя с творцом созвучий…
© Александр Балтин, 2023.
© 45-я параллель, 2023.