Александр Асманов

Александр Асманов

Все стихи Александра Асманова

Адлер

 

Пахнет жаркий базар базиликом и тмином,
Пахнет грецким орехом, и перцем, и морем,
Он гортанно кричит молодым армянином,
И любезным таджиком вздыхает и вторит.

 

Приходи на базар – там забудется горе,
Одиночество скрасится золотом дынным,
Там торговцы в тебя влюблены априори
И готовы в цене уступить половину.

 

Приходи на базар по возможности рано,
Даже если с утра ты угрюм и нестоек,
Здесь тебя угостят леденящим айраном
И прогонят похмелье домашних настоек.

 

Уходи, не жалея потраченных денег
И морского прибоя упущенной неги,
Ты с собой увезёшь эвкалиптовый веник,
В города, где не пахнут ни листья, ни деньги.

 

В города, где тебе по привычке не рады,
Где дождями умыты дороги – для вьюги,
Банку мёда и желтую кисть винограда
Привезёшь талисманами летнего юга.

 

Здесь не серый асфальт, а песок под ногою,
Здесь наполнены жаром и звуки, и лица...
Здесь ты гость, а уедешь и станешь – изгоем.
Загорелым изгоем в белёсой столице.

 

Бабье лето

 

Я не носил портянок из парчи,

Не смаковал элитные харчи,

И в отпуск на Майорку мне слабо,

Но я читал Бодлера и Рэмбо.

 

Босх для меня картины рисовал,

Потели Ботичелли и Шагал,

Гармонией переполняя мир,

Бах долго темперировал клавир.

 

Пусть ветер остужает мой карман,

Зато в друзьях Андрей и Феофан,

И в долг всегда мне пару мыслей даст

Светоний. А не то – Экклезиаст.

 

Мне интересней думать о душе,

Чем обладать «Бугатти» и «Порше»,

Звенеть айфоном и во власть влезать,

И у «Мишлена» звёздочки лизать.

 

Пусть умножает пустоту в трюмо

Тот мир, где барахло и ГМО,

Где без сердец, и не в ладах с умом,

Лишь чмо на чме и погоняет чмом…

 

…Смеётся сын. На улицу втроём

С ним и с женой мы погулять пойдём,

Нас растворит осенний дивный свет,

И ничего чудесней в мире нет.

 

 

* * *

 

Безбрежна Осанна, что Ангел поёт,

Щедрó Благодать по-над миром разлита,

Но узки ладони, чтоб черпать её,

И тёмны для света глаза неофита.

 

Недавно узнавший, что истинен Бог,

Он знанием этим звенит, как ключами,

И церковь себе превращает в острог,

И требует в нём непременно молчанья.

 

О, Господи, Ты помоги ему в том,

Чтоб вызрела Вера без гнева и боли…

… Я выйду и руки раскину крестом –

Ты мне улыбнёшься. А мне и довольно.

 

Апрель 2019

 

Берлин

 

Унтер ден Линден ночью, при тщательном  взгляде на
архитектуры разреженность, выбоины камней,
остается дорогой, где тяжко прошла война…
Вернее, война по-прежнему так и живёт на ней.

 

Вот она – кликнув кельнера, кружкой стучит о стол,
В темени окон плещется, сколько ни жги неон,
Кажется, пепел с неба, а вовсе не снег пошёл,
И это не гимн рождественский, а поминальный звон.

 

Сколько же лет понадобится, чтобы истаял мрак,
Чтоб «гутен таг» звучало без примеси «хенде хох»,
Чтобы Рейхстаг стал зданием – просто себе рейхстаг,
Чтобы над тёмной кирхою в небе маячил Бог.

 

Нет, это всё затянется. Время – бальзам для ран.
Да и сейчас-то пора уже – столько ведь лет прошло…
Только в памяти где-то будет сидеть цыган,
С ужасом глядя в чёрное, как холокост, стекло.

 


Поэтическая викторина

Вечер в Каннах

 

Пальмы. Западный полюс. И холодок в груди:

Ехидный внутренний голос смеётся: «Конец пути?!»

И не то, чтобы мало вело отсюда дорог,

Но всё, что в мире осталось, по сути уже – Восток.

 

Воздух от моря синий, закаты и променад.

И полон покоем сытым каждый встреченный взгляд,

И собственный взгляд в витрине ползёт червяком слепым,

По плоской земной картине, раскинувшейся за ним.

 

Здесь ведь нельзя родиться – можно только дойти.

Здесь перелётной птице не снится яйцо снести,

Забрось, как монету, память, во вспененный палисад,

Где волнами зелень плещет, и звёздочки ламп блестят.

 

Спроси вина в ресторане – хорошее тут вино.

О всяком земном обмане подумай, что «всё равно» –

Когда не просил, не верил, то что тебе лживый друг?

Здесь вечная нега, берег, и нет никого вокруг.

 

И что тебе чья-то зависть? И что тебе чья-то злость?

Приязни пустая завязь и прочее «не сбылось»?

Отдайся вселенской лени, гони размышленья прочь –

Пусть маком течёт по вене светлых забвений ночь…

 

…Дальше – вали отсюда. Кидай чемодан в такси.

И снова – к родным простудам, к ухабам своей Руси.

В полёте долгом, как повесть о жизни, которой нет,

Встречай свой Восточный полюс. Свой чёрный возвратный свет.

 

Вий

 

Когда-то жилось в нашей веси богато,

Под небом высоким согласье да мир,

На речке ловили плотву пацанята,

Отцы в воскресенье сходились в трактир.

 

С кумою кума языками чесали,

Скотина паслась, колосились хлеба,

Мы жили спокойно, мы горя не знали

От мора, от ворога и от ума.

 

Гремели на дальней чугунке вагоны,

По тракту кандальники плыли в пыли,

А мы на поправку окладов иконам

Отцу Диодору монетки несли.

 

На ярмарку в город, бывало, и барин

Заедет да выкатит бочку вина,

Обмерит кого канифасом татарин,

Его посекут  – и отпустит сполна…

 

…По благости этой мы справили тризну,

Мы нынче умны – не ищи дураков.

Так было бы ныне, так было бы присно,

Так больше не будет во веки веков.

 

И в старой часовне у края кладбища

В тяжёлый и тёмный предутренний час,

Какие-то бесы всё ищут да ищут,

Зачем бы? Кого бы? Вестимо, что нас.

 

Да сами мы стали от них неотличны,

У старых и малых ножи в сапогах,

А души тревожат заморские кличи

На птичьих невнятных и злых языках.

 

Кто в храме свечу у иконы затеплит?

Кто выгонит нечисть за круг меловой?

Мы нынче оглохли, мы нынче ослепли,

Мы нынче всё реже дружны с головой…

 

В селе тишина. Не найти человека.

Лучинку  спросить без опаски нельзя…

А ну-ка, сосед, подними-ка мне веки.

Давай-ка посмотрим друг другу в глаза.

 

* * *

 

Вот за что я не очень-то жалую осень –

За туман, словно старость, отрезавший дали,

За тяжёлую слякоть, за наледь в мангале,

За вечерний рефрен: «Тридцать восемь и восемь».

 

Сталагмит прорастает у ржавого слива,

Раздаются с небес перелётные крики,

Деревца у дороги толпятся тоскливо,

Словно вдовый гарем – и черны, и безлики.

 

Мы пойдём, обновим по снежку первопуток,

Ледоколом до пруда, и сразу вернёмся,

Поглядим через хмарь на неяркое солнце.

По дороге покормим оставшихся уток.

 

Сколько раз мы в одну погружаемся реку? –

Сколько раз проплываем районную заводь?

Всё одно. Может разве что больше узбеков

Стало в нашей воде бултыхаться и плавать.

 

В перекрестиях веток – дрожат расстоянья.

В ноябре всё намного круглее, чем летом,

В ноябре так фатально быть нищим поэтом

На костлявых коленях у Вечности ранней.

 

Отдалились тайфуны, самумы, хамсины,

С неба крошево – замков воздушных крушенья,

Только дом и улыбка весёлого сына

Искупленье погоде, судьбе утешенье.

 

Скоро ёлка, подарки, снежки, мандарины –

Ну и чёрт с этим холодом, станем как дети!

Загадаем желания – только о лете,

И да будут они и светлы, и невинны.

 

Загадаем желания – только о солнце,

О тепле, о листве загадаем желанья…

Скоро, скоро весна. Доживём, как придётся.

До свидания, осень. Давай – до свиданья.

 

Гамлет

 

Я нарушал порядок шествий,

Стараясь заглянуть в глаза,

Как будто гладил против шерсти

Цепного бешеного пса.

 

Случайной страстью холодея,

Смеясь от гнева веселей,

Я был наследным лицедеем

В краю преступных королей.

 

С традициями дерзко споря,

Я поднимал лежащих ниц,

Но то, что гнило в Эльсиноре,

Распространялось до границ.

 

И небо каменного града

Давно готовило обвал.

И только ядом, ядом, ядом

Бродячий лекарь торговал.

 

И видел я в глазах Лаэрта,

Что кем-то свыше обречён

На смерть – стократно, и, посмертно –

На боль совсем иных времён.

 

О, груз печалей и скорбей их!

Чуть гибну – зов. И вновь бегу

Туда, где страстно голубеет

Кровь по бесстрастному клинку.

 

Город

 

Старый, кромешный, потрёпанный парк,

Марта ночного безлюдье…

Если уйти по дорожке во мрак,

Ни от кого не убудет.

Дым сигаретный и дождь ледяной,

Влажная, чрная стужа…

Город не хочет расстаться со мной –

Может быть, я ему нужен.

 

Стоит подумать извечное «зря»,

Ночью за час до апреля,

Он подставляет плечо фонаря,

Снег на скамеечку стелет.

 

Он меня странной тревогой манит,

Горькою, гулкой и грозной:

Он предлагает шершавый гранит,

Гладкую  бронзу.

 

Улиц лекала, линейки мостов

Старой разметки пунктиры -

Он зазывает меня на постой,

На чердаки и в квартиры.

 

Что ж, я его небогатый улов,

Бедная рыбка без стаи…

Я приношу в этот город любовь –

Ту, что ему не хватает.

 

Март, 2019

 

 

Гости

 

В кухне жар клубится и мерцает,

Словно летний полдень над пустыней,

Тесто из кастрюли выползает,

На столе мука лежит простынная.

 

В разных мисках всякие начинки:

Мясо, щука, рис, грибы да яйца –

Суетятся у двери мужчины –

В магазинчик сбегать собираются.

 

Из духовки запах прямо райский!

Есть ли там такие ароматы?

У мольберта отдыхают краски,

Холст стоит, покуда незапятнанный.

 

Нынче праздник. Светский иль соборный,

Всё равно – зато собрались гости.

Будут песни, будут разговоры,

Анекдоты вперемежку с тостами.

 

Наплевать, что малы гонорары,

Что зарплату жмут который месяц,

Мы ещё сильны, ещё не стары,

Пусть враги от зависти повесятся!

 

Изнывает кот, объевшись фарша,

Дети ждут, пока он пробудится.

За окошком всё такое наше,

Наплевать, провинция, столица ли…

 

Будет вечер. Подметутся крошки.

Час настанет, поклонясь, проститься.

Для домашних или на дорожку

Соберутся сумочки с гостинцами.

 

Всем пора. Назавтра на работу.

И тогда один из уходящих,

Скажет: «К нам на шашлыки в субботу!»

Вот. И это, братцы, настоящее…

 

Дорога Содома (Израиль)

 

... А где ещё думать о жизни, о Боге,
Скрижали Завета душою любя?..
На жёстких изгибах содомской дороги
Точней и острей пониманье Тебя,
Господь, ненадолго отправивший Сына
За солнечным нимбом вокруг головы
Под быстрое серое небо хамсина
К удушливым запахам жухлой травы.

Здесь, глядя на жёлтые камни нагие,
Вдруг видишь Истории узкую дверь
В пространстве, тотально больном ностальгией
И раненном памятью прежних потерь.
И слышны в речах обретённого друга
С медузой волшебных седин у виска:
«Достойная жизнь. Исцеленье недугов»...
И тайная, о незабытом, тоска.

 

Дорога на Бадагри (Нигерия)

 

Солнце садилось быстро – всего-то минуты три,
Тени ползли на Запад, словно солдаты в бой.
Я прочитал указатель «Дорога на Бадагри»
На проржавевшем знаке прямо перед собой.

И у меня был выбор – напиться в отеле в хлам,
Чтобы забыть загадки всех на Земле дорог,
Или вперёд по жарким, тёмным ночным холмам
Ехать и ехать дальше – и да поможет Бог.

Да, у меня был выбор, и был он истрачен зря.
Пьяным и злым я встретил новый приход зари,
Нечего делать в Африке честно-то говоря,
Может быть, только кроме дороги на Бадагри.

Я отряхнул пустынную с белой одежды пыль,
Выжил, как будто выиграл жизнь свою на пари.
Вот я вернулся, видите, я уже всё забыл,
Кроме одной дороги – дороги на Бадагри.

Многие страны видел я, и приходил домой,
Радуясь даже пьяницам утренним во дворе,
Родина, словно родинка раковая, со мной
В Азии и в Америке – в каждой земной дыре.

Но не прогнать до смерти мне больше одну мечту,
И про себя с молитвою «Господи, повтори!»
Выйти хочу на жаркую снова на трассу ту
И до конца проехать дорогу на Бадагри.

 

Зима

 

Проскрипел по асфальту бесснежный январь,

Словно старые стылые дроги,

Бессловесная муза – пустяшная тварь –

Сиротой обивает пороги.

 

Только зря – над крестьянским пространством ни зги,

Лишь циклон из Атлантики носит

Облака европейской слюнявой лузги

по безлюдным российским погостам.

 

Здесь бы слёзы сушить, заголяя испод,

Обретая забвение в браге,

Но уже сочиняет раскосый рапсод

Одиссею узбека в варяги.

 

И уже ускоряет движение вниз

По наклонному жёлобу лени,

Обретя свой тяжёлый, законный дефис

Между каменных дат, поколенье.

 

И февраль, подтянувший резервы пурги,

Как стратег над исчерченной картой,

Ждет приказа, чтоб снежные двинуть полки

И рассыпаться яростью марта.

 

… А пока тишина. И не зная вины,

Спит сознанье, доверяясь природе.

И пустяшная муза, приметой войны,

Позабыв попрощаться, уходит.

 

Январь, 2020

 

Зимнее море

 

Послушаешь ночью шорох зимней волны,
И словно бы не жил. Словно летит пчела
Назад из улья, чтобы с чувством вины
Вернуть нектар туда, откуда взяла.

И словно бы в землю врастает спеша цветок,
И все перепутав, сменяет зима весну,
И от побережья влажный живой песок
Упорно гонит пенистую волну.

И всякого шума лишается чуткий слух,
И свет уходит в свечу, погасив её,
И то, что было когда-то уделом двух,
Теряя общность, делается – ничьё.

… Скрипит половица, вздыхает бродяга Нот,
Грядут потепление, жар полудённых плит.
Не слушай море. Оно никого не ждёт.
Послушай сердце. Не зря же оно болит. 

 

Интернет

 

Тот не пойдёт трудиться на путине,

Не даст народу уголь на гора,

Кто в липкой социальной паутине

Просиживает с ночи до утра.

 

Что Бог ему? Что указанья сверху?

Он, гад, стрекочет клавишами зря!

Его мораль давно по Цукербергу,

А прочее ему – до фонаря.

 

До фонаря… А следом – до аптеки,

До смены пола или потолка…

О люди! Или даже – человеки!

В разливе Лета – страшная река!

 

Мерцают мониторы-асфодели,

Забвение несёт судьбу на слом…

Любой провайдер – он на самом деле

Харон! Харон – не девушка с веслом.

Жизнь и весна проходят молча… мимо.

На минус-минус не рождают плюс…

Наверное оно непоправимо.

Пойду и я – в фейсбуке утоплюсь!

 

Апрель 2019

 

Исход

 

Мир вам, дом, и колодец, и проблеск в окне,

И собака, скулящая у конуры.

Расставанья без слёз предначертаны мне,

Да слепой чередою – подворья, дворы...

 

Я запомню, запомню и скрип половиц,

И замшелый забор, и кривые дома.

К мимолётности встреч и граниту столиц

Ухожу – так, наверное, сходят с ума.

 

У дороги нагнусь и поглажу ручей,

Позолота зари заблестит на плечах,

Всё, что было, припомнится – до мелочей,

А потом – растворится в других мелочах.

 

– Чей ты, – спросят меня. – Я отвечу: «Ничей».

Я мостов не сжигал, но истлели мосты.

Бесполезно-тяжелую связку ключей,

Размахнувшись с дороги, закину в кусты.

 

Мир вам, дым над трубою и поле в росе,

Облака, словно взмах золотого крыла...

Кто придумал меня – не такого, как все,

На исходе добра и в преддверии зла?

 

Мир вам. Слышите, мир вам. С уходом моим

Станет всё, наконец, на места, на места.

Улыбнется Иосиф – трагический мим,

Станет снова Мария светла и чиста.

 

Вот смыкается воздух навек за спиной,

И глаза раскрывает сияние дня...

Мир вам! Слышите? – и не ходите за мной.

Если сможете – будьте счастливей меня.

 

 

Карантинное

 

Вот говорят – чума. Сиди, соблюдай карантин,

И это правильно вроде, а то ведь и сдохнешь сдуру,

Но что за радость быть умным, когда ты дома один,

И некому показаться в белых одеждах гуру.

 

Так Приходящий сказал: «А что называют чумой?»

Прочтёшь – и мурашки. Ведь сколько её - чумы!

Она метётся по улицам и залетает домой,

Её не боится плебс, который боится сумы,

тюрьмы, отсутствия зрелищ, баб

и мужиков – кому там чего по вкусу,

Она наполняет пространство, как запах от рыбы – паб,

Как прана, что витает вокруг индусов.

 

И ты себя находишь в прихожей с пальцами на ключе,

Которым осталось щёлкнуть, и вопреки рассудку,

Горном горящим граду, где ты ничей,

Сыграть побудку…

 

Вот и площадка – лифт – и кнопка, что вниз ведёт,

А там и наружу, к весне, к апрельскому снегу.

Идти и знать, что ты всё равно идиот –

Сидишь ли дома или примкнул к побегу

таких же точно, болящих другой чумой,

Смертельной тоже, но только куда вернее, –

Своей персональной – она-то всегда со мной,

И самое гадкое – я уже сжился с нею…

 

… Сиди-ка дома, хомо, коль разум покуда цел,

Иди-ка нафиг, хомо, коль умер уже задолго

до карантина. И среди всяческих дел

Был похоронен без должного чувства и толка,

И только твоя оболочка, торча в миру,

Была целлофаном протухшей на днях сосиски…

Заразным призраком, вечно не ко двору

Ни в храме тёмном, ни в сумрачной группе риска.

 

Помедлив у выхода, в самый последний миг

У точки верного, горького невозврата,

Вдруг понимаешь, что друг тебе – половик,

Что вяжет ноги и не пускает погибнуть брата…

 

Апрель, 2020

 

Католический сочельник

 

Снег с мостовых выбривают, как пену со щёк,
Водит лопатой узбек, словно бритвой цирюльник…
Вечер укрыл под блестящим фонарным плащом
Клад переглядок, усмешек и ярких бирюлек…

Что-то, ребята, погода сегодня не та –
Что-то не балует нынче улыбкой погода:
Ветер печалит. Простуда. В костях ломота.
Году конец. Ах, какому тяжёлому году.

Ели в метели стоят, словно негры в парной,
Лунные блики тревожное небо вспороли…
… Не загадать ли, что сбудется дальше со мной?
А коли нет, так не выпить ли водочки, что ли?

Где вы, друзья? В занесённой Москве – не езда.
Поодиночке встречает сочельник столица.
Где-то за тучами если и вспыхнет звезда,
От виртуальной любви непорочно дитя не родится.

 

Каунас

 

Этот город – дымчатый хрусталь
В нитях серебра,
Словно осень спрятана в кристалл
Старого двора,
Словно ясный сумрак за окном
По бокалам дней
Разливает жёлтое вино
Вымокших аллей

 

У костёла, чистого как плач
Кошек и сирот,
Пожилой торжественный скрипач
Городу поёт,
И казалось, храм в ответ молил
У пустых небес:
«Вы моих не трогайте могил,
Камней и желез».

 

Мостовая влажная светла,
По краям дома,
Словно давних лет хранят дела
Тёмные тома,
И всё выше голос храма плыл,
То широк, то тих:
«Вы моих не трогайте могил,
И моих живых»

 

Кафе у Моста Ангелов (Рим)

 

I.

 

Душа, как зебра: чёрно-белой фиброй –
Контрастами она утомлена.
Зеленый змей извилистого Тибра,
Ты намекаешь? Так налей вина.

Прохладное домашнее в кувшине
Под сенью безымянного куста,
А на закуску хоть бы тортеллини:
По-нашему – пельмени. Штук полста.

Как хорошо, когда отбиты пятки
Булыжниками древних мостовых,
Играть с унылым расписаньем в прятки,
И с близкими. А ну бы к Богу их.

В кувшине дня темнеет сок сомнений,
Чужая речь не засоряет слух,
Я пью на брудершафт с российской ленью
В мемориале мировых разрух.

 

II.

 

Римская ночь.  Искупителем грешного города,
Ангел недобрый стоит, опираясь на меч.
Взгляд синьорины стыдливо отводится в сторону,
Не возражая допить, докурить и возлечь…

Колкие груди. Осиная тонкая талия,
Руки, как ветер. Летящий, прерывистый пульс…
Я, попрощавшись, отправлюсь фланировать далее –
Как же иначе? Иначе останусь, влюблюсь…

Стану вальяжен. Наверно, приму католичество,
В мёртвой латыни живой обретая исток.
И, как-то вечером, выключив всё электричество,
Глядя в окно, запущу себе пулю в висок.

 

Кофе утром

 

В семь утра осторожно крадутся у стен
Мышеловы-коты, охранявшие ночью
Магазинчиков ряд, словно ряд многоточий
На разреженной строчке бульвара Мадлен.

 

Через крыши ещё половодье зари
Не плеснуло на улицы брызгами света.
Я сижу, теневым перелётным поэтом,
С чашкой кофе за летним столом брассери.

 

В этой чашке рассветной особенный смак:
Пахнет булочкой свежей от заспанных улиц,
И не важно, в Париже, в Мадриде, в Стамбуле –
Лишь бы кофе хорош, да хозяин добряк.

 

Лишь бы хрипло и нежно орали коты,
Возвращаясь домой после ночи на страже,
Лишь бы жить, чтобы жить – остальное не важно –
Ради кофе, котов и земной красоты.

 

Круговорот

 

Прекрасна жизнь, что мимо проходя,

Мой жадный взгляд парирует улыбкой,

А я иду подобием дождя

Над морем и над золотою рыбкой,

Где пресность – наименьшее из зол,

И ей ослабить не дано рассол.

 

Дождь важен только городу, где пыль,

Не будь его, царила б безраздельно,

Где он хотя бы улицы отмыл,

А грянет холод – станет и метелью,

Как серый волк, что, обратясь в коня,

Царевича отыщет. Не меня.

 

А я иду, и прихожу, и вновь

Кручу ногами персональный глобус,

Покуда мой святой, насупив бровь,

Меня однажды не направит в пропасть,

Но я, подобен лёгкому лучу,

Её назло судьбе перелечу.

 

Но луч, увы, он тоже уязвим,

Для жалюзи, для ночи и для тучи,

Он исчезает в тишине низин,

Иль превратившись в радугу, – что лучше, –

Становится опять рабом дождя,

А жизнь смеётся, мимо проходя...

 

Летописец третьей четверти ХХ века

 

Я из тех, кто родился – потом.

Я уже ничего не исправлю.

Я, быть может, лишь руки расставлю,

В эту землю врастая крестом...

 

Память пишется белым листом.

Я его аккуратно расправлю.

 

Как мешают кричащие мне,

Словно гвозди вбиваются в уши!

Не глашатай – так значит кликуша

Каждый третий в державной стране...

 

Шепчем только при полной луне,

Но ночами нас некому слушать.

 

Мы пером по бумаге скребём,

Мы рисуем личину столетья,

Чтобы знали грядущие дети,

Чем мы дышим и чем мы живём,

 

Между мелким и крупным жульём,

При неярком, обманчивом свете.

 

Я уже написал, написал –

В этом мне предстоит сознаваться,

Как взводили на трон самозванца,

Как он строил себе пьедестал...

 

Я от хроник крамольных устал.

Нелегко одному оставаться.

 

Не заплечных ли дел мастера

Спозаранку стоят на пороге,

Не давая помыслить о Боге

И мешая молиться с утра...

 

Поведут босиком со двора

До прокуренной кельи в остроге.

 

Вот и время пришло. За столом

Судьи подняли сальные лица.

Вороньё над тропой летописца

Начинает голодный содом...

 

Мне другая кончина не снится.

Я из тех, кто родился потом.

 

 

Мадрид
 

Луна, словно ртутная лампа, горит
На каждом испанском дворе.
Потёртый идальго – апрельский Мадрид –
Роскошен в ночном серебре.

 

Неспешною рыбой колышется свет,
В глубокой листве трепеща,
И звёзды ритмичней, чем стук кастаньет,
И полночь теплее плаща.

 

Проходит Эпоха в мантилье теней,
Почти недоступна для глаз.
А впрочем, и мы позабыли о ней,
И, кажется, ей не до нас.

 

Проходит Эпоха дворцовых интриг,
Турниров, прекрасных сеньор,
Кто не был велик, кто промедлил на миг,
На лунный ей выброшен двор.

 

И там, перед тем, как бесследно пропасть,
Никем и ничем не храним,
Еще хоть чуть-чуть полежит, серебрясь
Несбывшимся блеском своим.

 

Молитва Иисуса

 

О дай же мне, Отче, поболе огня

В бескрайнем пространстве скорбей.

Ведь те, что со мною – слабее меня,

И те, что за мною – слабей.

 

Молитва о жене

 

Я стеснялся молиться, не зная ни слов, ни обрядов,

И в церквах, заходя, безалаберно ставил свечу,

Мне так много дано, что уже ничего и не надо,

Но о счастье другом попросить я у Бога хочу.

 

Я хочу попросить о здоровии и о покое,

И о радостных внуках, и о добродушной родне,

О достатке нестыдном, – бывает же в мире такое,

И о верных друзьях – но не мне это, Боже, не мне.

 

Я прошу о дожде и о солнце в дали заоконной,

О надежности дома, о странствиях дальних ещё…

А уж я пред Тобой, как пред лучшею в мире иконой,

Сам себя и зажгу, и сожгу негасимой свечой.

 

Столько лет я судьбу разрывал пред Тобою на части,

Столько мне прощено – и за столько ещё отвечать…

Подари же не мне, а жене моей доброе счастье,

И моя не устанет гореть перед небом свеча.

 

Мон Сан-Мишель (Нормандия)

 

«И когда Он снял седьмую печать,

сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса»

Откровение Иоанна Богослова, 8-1

 

Ни пичуги, ни зверка, ни ветерка,
Пахнут росы кальвадосом, а река
Разделяет ненасытные пески –
Нет ни устья, ни истока у реки.

 

На границе океана тишина.
Как песок она зыбуча и нежна,
И затягивает страшно, как песок,
Каждый шорох, каждый вздох и голосок.

 

На границе океана – Сан-Мишель.
Чёрный замок, что от времени замшел,
Чёрный замок, словно рыцарь, и за ним
Прочий мир лежит – безмолвен, недвижим.

 

Под песками до скончания времён,
Зверь таится, и подобен барсу он,
Но седьмой трубы – ужо –  раздастся зов,
Зверь проснётся.  Ужас прянет из песков.

 

И тогда, стряхнув одежды из камней,
Станет замок Тем, кто ужаса сильней,
Станет воином, сидящим на коне,
В белой-белой ослепительной броне.

 

Белым словом он  ударит, как мечом,
Зверь отпрянет, зверь исчезнет, истечёт.
И отсчёт начнется вновь – на новый срок:
Чёрный замок. Длинный берег и песок.

 

Что бесцветно и бескрайне, то – простор…
Ночь. На полчаса затихший разговор…

 

 

Монолог Хлудова

 

Страшен воздух бледно-синий,

Порт и грязный волнорез.

Там, за воздухом, Россия,

Там... а я, как видишь, здесь.

Здесь, и это значит, вправе

Всё отсечь и всё забыть.

Память, ладан да отрава,

Как же мне с тобою быть?..

 

Словно бред: то бой, то лошадь,

В поле – мёрзлые тела.

Мчится Родина, о, Боже! –

С грязным пластырем седла.

В пальцах пьяного сатира

Повода – не видно крыл.

 

«Не твори себе кумира!»

– Не твори... а я творил.

 

Я творил: к её иконам

Отдал раз – на всех святых –

Генеральские погоны –

Два огарка золотых.

И пошло: именья в угли,

Петли виселиц. Толпа.

Жизнь – на вес свинцовой пули,

То нелепа, то глупа.

 

Здесь с молитвою до света

Станут старцы в дым кадил:

«Не суди». Но как же это?

– Не суди, – а я судил...

 

Я судил, и будь что будет!

Кровь текуча, как вода.

Победителей не судят,

Побеждённых – иногда.

Победить! – Война, работа.

Победить! одно забыл:

«Не убий», – напомнил кто-то.

– Не убий, – а я убил...

 

Русь, как девка на панели,

Отвернулась, отдалась –

И не помню: был-то с ней ли?

Только: тлен, окопы, грязь,

Храмы, храмы над холмами –

В них ни слова, ни огня...

Всю тебя, Россия, в пламя! –

Станешь свечкой за меня.

Станешь пеплом, пеплом, пеплом

... но засыпешь снегом шлях.

Станет белым, белым, белым

След судьбы моей в полях...

 

На душе саднит короста,

Ногти рвать – не отскрести.

 

Только мне не нужно – просто,

Как угодно – но прости.

Под чужой молиться крышей

Позабытым словом – Бог.

Возлюби её, Всевышний!

– Возлюби, – а я не смог.

Возлюби!.. на карту плачет

Свечка воском на столе...

 

Неба нет над ней, и, значит,

Нет его на всей земле.

 

Мысли на Патриарших

 

Чахлая липа, сухая погода,

Жизнь, проходящая мимо…

Как это, Господи, всё безысходно,

Тяжко и неодолимо.

 

То, что ушло, возвращается снова,

Снова сомнениям тесно…

В Бога не веруя, требуют слова

Даже и от бессловесных.

 

Если надежда ещё не погасла,

То отвечает за это

Неотвратимость трамвая и масла,

Аннушки и турникета.

 

Будет ли красен, багров или розов –

Проблеск последний заката,

Всё это – вечный кошмар берлиозов,

В криках вагоновожатых.

 

Как ни потей, чтобы строчки не даром,

В сутолке, гуле и гаме

Всё ещё круглый булыжник бульвара,

Так же скользит под ногами.

 

Так же дробится далёкое солнце,

Ужас в глазах застывает,

И отвечать за безверье придётся –

Даже и после трамвая.

 

На круги

 

Забавно возвращаться на круги –
Особо «на своя» – не на «чужая»
С соседями болтать об урожае,
Мыть в океане дальнем сапоги,
и вновь назад.

          Месить родные лужи,
И ублажать вниманье за столом
Рассказом, что живут же люди хуже,
Чем мы в дождливом городе своём.

Назад, назад…

          В одну и ту же реку
Входя отважно в сорок пятый раз,
Всю ту же чистоту и ту же грязь
Встречаешь в ней, что и встречал от веку.
И всё-таки, увы, иных уж нет,
А прочие – и многие – далече.
В окне знакомом полуночный свет
Я с горечью и радостью замечу.

Я буду знать: там так же пьют вино,
И так же нежны реплики и взоры,
И только персонажей разговора
Мне угадать отныне не дано.
И счастлив буду я от одного:
Что в славном доме славный длится ужин,
Что ты все так же любишь – а кого?.. –

 

 

На открытие окна после грозы

 

Вскипая под ливнем весенним,
Впадает в залив река,
Как чёрные гроздья сирени,
Колышутся облака.
К чертям сожаленья о прошлом,
Недобром и небылом –
Давайте раскроем окошко
И ветром наполним дом.

Взовьётся житейская нежить,
Душа разорвёт тишину,
И выплывет Стенькой на стрежень
Ловить осетра на княжну.
Мы долг не исполнили разве?
Как будто нас кто просил…
Привет же, случайные связи,
Насколько осталось сил.

Привет тебе, даже простуда,
Похмелья тупая дрожь,
Куда мы? – не знаем… Откуда?
– А этого, брат, не трожь,
От самой изысканной стервы,
От самой пустых надежд…
Открой-ка, ты лучше  консервы,
Да, вот колбасы нарежь.

Пространство пугает простором –
Отвыкли мы от него,
Отвыкли от пения хором –
Все песни на одного,
Но вот он – просвет меж домами,
За ним бесконечна гладь,
И что в ней исполнится с нами,
Не стоит заранее знать.

 

Начало Пути

 

Краеугольный камень, брошенный в пустоту,
Не обретя опоры, превращается в хлам.
Любишь страну любую, но более прочих ту,
Где присягал на верность и припадал к ногам.

 

Яма непобедима, но беззащитен храм.
Там, где ты что-то строил, снова царит трава…
Едкие двести граммов, верные девять грамм –
Ну-ка, верни мне, эхо, взятые в долг слова.

 

…И покатись, клубочек, прыгая весело,
И помани-ка, милый, к черту, на край земли…
Что остается сзади? – Девушка и весло.
А впереди дорога в тысячу тысяч ли.

 

Не люблю дач…

 

Мёртвый пруд с живою водой,
Мёртвый лес с живою тобой,
Камыши высокие, ряска…
Мёртвый дождь из живых небес,
Мёртвой речи мёртвая взвесь
И живой электрички тряска.

Что же, Господи, твоя власть:
Жизнь привычно не задалась,
Но я все-таки сжился с нею…
Замыкаю порочный круг:
«Здравствуй, друг – до свиданья, друг».
Утро вечера мудренее.

Вечер кончится, ночь пройдёт,
Утро сложено из зевот,
Из забот, что зевот короче.
Утро кончится, день пройдёт,
Все случится наоборот,
Чем хотелось прошедшей ночью.

И казаться мне станут сном
Пруд с живою водою в нём,
Камыши, дождевая плёнка,
И тоскливо меня обняв,
Мёртвой женщиной глянет явь
На живого во мне ребёнка.

 

О Родине

 

Мать умирала. Руки холодели.

В саду надсадно пело вороньё...

А дети, что стояли у постели,

Все морщились от судорог её.

 

О кладах

 

Где-то лежат неотрытые клады –

Золото в патине и самоцветы,

Надо бы вырыть. Использовать надо.

Денег иначе из принципа нету.

 

Где ты сегодня, сундук Монте-Кристо?

Он ведь не всё распатронил когда-то?

Где номерные счета коммунистов?

Где островные заначки пиратов?

 

Дайте пиастров, дублонов, цехинов,

Талеров, гульденов, кун, луидоров,

Дайте алмазов, сапфиров, рубинов,

Жемчуга и драгоценных уборов.

 

Дайте наколку на схрон тамплиеров,

И на тайник с аладдиновой лампой,

Дайте кредитку опального мэра,

Четверть бюджета кампании Трампа.

 

…Нет же. У двери бивак кредиторов,

С прежних жиров не стригутся купоны,

Стали златые свинцовыми горы,

Тёща глядит с осужденьем резонным.

 

Видно придётся, ох, видно придётся

С тёплым покоем, увы, расставаться,

Вскрыть свой последний сундук Билли Бонса

И за чужие моря отправляться.

Счастье моё в этом мире пустом

Там, где помечено место крестом

 

Осенний клоун

 

Я снова иду на арену,
И вслед мне глядит, не дыша,
Заплаканный клоун осенний –
Тряпичная, в общем, душа.

И мы с ним обидно похожи,
Что взять: цирковая семья.
Он ветрен порою – я тоже,
Он верен порою – и я.

Мы оба богатство до нитки
Готовы своё промотать,
Мы оба готовы пожитки
По зову трубы собирать.

Мы оба то златы, то седы,
Судьбу подпирая плечом,
И оба мы любим беседы
С самими собой – ни о чем.

Нас ждут деревенские дивы,
И драки – до одури, в прах,
И песен нежданных мотивы
В чужих, незнакомых краях.

И пьяные в стельку ночлеги,
И посвист ветров у виска,
И страшного первого снега
Холодная в сердце тоска.

Я к черту пошлю невезенья,
Живя, и любя и греша…
Будь рядом, мой клоун осенний –
Тряпичная, в общем, душа.

 

Осень

 

То ли из старых книг, то ли из новых писем,
Где-то ажурной вязью, где-то нечётким почерком
Выписан влажный сад, в котором рябины кисти
С тёрном переплелись, как перевод с подстрочником.

Воздух насквозь прошит колкою жёлтой тенью,
Не уберечь засовам дом от лесного морока.
Бывших надежд надел. Скобки. Место-имение.
Место нечастых встреч, что ещё сердцу дороги.

Падает серый свет. В печке дымится щепка.
Не умирает что-то, а что-то уже и умерло…
Осень пришла на дачу. Разделась, осела крепко.
Мы-то считали гостьей…  Мы-то никак не думали…

 

 

Отражение

 

В глазах погасших безумье искать тепла,
И чья-то женщина – та, что твоей была, –
Из черт лица стирает твои следы,
Как отраженье с глади речной воды.

Глядишь в лицо ей и видишь в нём только рябь,
Ту, что едина у всех незамужних баб,
У всех водоёмов: у луж, у прудов и рек,
В которые не гляделся ни один человек.

А впрочем, тут на планете, грозной и голубой,
Твоё отраженье одно лишь  всегда с тобой,
Меняясь по мере того, как часы бегут,
И в измененьях правда. А все фотоснимки лгут.

Всё преходяще. Ничто не назвать своим.
Все формы смертны – ничто не назвать живым.
Родиться, выбрать: что ближе, добро иль зло…
Кому-то, кстати, и с этим не повезло.

Ну что ж, однажды из плена зеркал и глаз
Освобожусь бессрочно – и уж в последний раз.
Слеза покатится, жёсткая, как слюда.
Но не ищи – в ней нет моего следа.

 

Паломник

 

День истончал. Я шёл. Устал. Прилёг
На выжженную сумерками почву…
В окне далёком жёлтый огонёк
Уже к себе надеждою не влёк
И праздного постоя не пророчил…

…Там ждёт забор и выметенный двор,
На сеновале – ароматы прели,
Конечно – печь, поленница, топор,
Тяжёлый воздух застарелых ссор,
Коротких ласк и длинного похмелья.

Там утро ждёт, размытое, как тень,
Там ждёт пустое, скомканное слово,
Петлёй на шее – медленная лень,
Ловушка плеч покатых и колен,
И повторений постная полова…

…А здесь лишь ночь, и дуновенье крыл,
Роняющих потрёпанные перья…
И вдалеке мой огонёк остыл.
…я не дойду. Видать, недолюбил.
Я не пойду. И значит – недоверил.

 

Памяти Леонида Колганова

 

Из дальния дали, где «ще не сгинело»,

Но сладко и приторно пахнет гнильцой,

На траурном лайнере кипельно-белом,

Твоё повезли отслужившее тело

К нетленным песчаным пенатам отцов.

    

Расставшись с мерцающей, шумной юдолью,

С хамсином пустынным, со снегом в полях,

Теперь ты, поэт, и воистину волен –

На паспортном муторно-хмуром контроле

К тебе не цеплялся прилипчивый лях.

Из праха во прах – да, с такой подорожной

Мы с детства в пути не боялись препон.

Чего уж теперь? И какие таможни

Нарушат твой новый покой бестревожный,

Твой долгий  как летние сумерки сон.

А город внизу, словно пышущий кратер,

Навстречу плывет темнота не спеша,

И рыжая женщина в иллюминатор

Следит со слезами, как ей виновато

Отставшая машет снаружи душа.

 

Ноябрь, 2019

 

Памяти Наташи Ворониной

 

Добрый день. Смотри – настало лето.

Над Москвою грозы и циклоны.

Девушки, как водится, раздеты,

Лужи, как положено, бездонны.

Барды, как всегда, немного пьяны,

Андерграунд, как обычно, курит …

И кружит размеренно, по плану,

Мир меж озареньями и дурью.

 

Все мы в том круженье полукровки –

Помеси совка и маргинала,

Просто пассажиры с остановки,

Просто опоздавшие с вокзала…

Всё в судьбе теряя раз за разом,

Нахлебавшись холода и дряни,

Багажом мы свой сдавали разум

Женщине, как залу ожиданья.

 

Вижу эту тусклую картину,

С горами невымытой посуды,

С чёрным потолком – от никотина,

С чьим-то взглядом, жарким и паскудным…

С жутким ароматом алкоголя –

Каждый приносил с собою лепту, –

С памятью, что есть покой и воля,

А ещё, что за стеною лето…

 

Но на том истоптанном пороге,

В доме никаком и окаянном

Мёртвая вода любви недолгой,

Прошлые затягивала раны.

Но под тою временною крышей,

Мы – одной сестры пропащей братцы –

Понимая, что куда уж ниже,

Обретали силы подниматься…

 

Умерла. По венам телефонным

Новость протечёт, как пульс, стихая,

Каркнут ошарашено вороны,

Звякнут равнодушные трамваи…

Новый мир из пластика и стали

Прошлого не хуже и не лучше…

Мы тебя при жизни не спасали,

Помолись теперь за наши души.

 

Панорама у Прешева (Словакия)

 

Безлюдно. Тишина. Вокруг всё больше – горы.
Недорогой разлив домашнего вина.
Здесь вечер в кабачках задёргивает шторы,
И на летящий снег любуется луна.

 

Разменяно шоссе на узенькие тропы –
То вверх, то снова вниз по шерстяным лесам,
Которыми порос округлый пуп Европы,
Манящий как Сезам. Вчерашний, как Сезам.

 

Всё прибрано. Здесь так разумно, гладко, чисто,
Как будто вдруг зима сковала райский сад…
Спит сытый городок, переварив туристов –
Полезное себе, ненужное – назад.

 

Таков уж Старый Свет. Скупой на каждый люмен.
Мне неуютно с ним. Да и ему со мной.
И я спешу туда, где каждый день безумен:
Где суета и жизнь: домой, домой, домой.

 

Перевоплощение

 

Не повинны ни день, ни заря, ни весна

В том, что краток и горек наш век...

Я стою, пробудившись от страшного сна –

Мне приснилось, что я – человек.

 

По солёным полям я за плугом шагал,

Под дождём ночевал в шалаше,

Я молился о хлебе, и плакал шакал

О моей неспасённой душе.

 

Ах, как много их было – безумных ночей,

В небесах – пеленой – вороньё.

Из толпы выкликало себе палачей

Голосистое племя моё.

 

Исчезали часовни в огне и в пыли,

Золотым благовестом звеня,

И кого-то на дрогах до Бога везли –

Мне приснилось, что это – меня.

 

... Надо мной вырастали кресты, как трава,

Только я из могил восставал,

И с рожденья болела моя голова –

От вопросов, что сам задавал.

 

А меня одевало в простреленный френч

И совало мне в руки ружьё,

И толкало меня на убийство Предтеч

Сумасшедшее племя моё.

 

То ли колокол бил, то ли плакал старик,

То ли целился в грудь пистолет, –

Сам себе до безвременной смерти за миг

На вопросы давал я ответ.

 

Сам себя торопил я в любви и в пиру,

И пускал под откос поезда,

И по опыту знал, что, когда я умру –

Над землею погаснет звезда.

 

Помню пламя, и взрывы, и дрожь по песку...

...Ветер вихри горячие вьёт.

Подносило ракеты к земному виску

Беспощадное племя моё.

 

О, как я многотел, многосерд, многолик

В этой самой последней войне.

Мне приснился просящий о милости крик,

Он приснился и замер во мне.

 

Больше мне не рождаться в обличье людском –

Сяду птицей на мёртвый порог.

Подойдет, подпоясан простым пояском,

Человеческий ласковый Бог.

 

Он отпустит грехи, и, забвеньем даря,

Листопадом засыплет быльё.

И вспорхнёт, на воздушных потоках паря,

Воробьиное племя моё.

 

* * *

 

По дороге у дач подмосковных,

Той, что тянется – прямо ли, криво ли,

Ходит женщина – руки бескровные,

У которой глаза – два бессилия.

 

Не гляди в них, не надо, пожалуйста!

Победит тебя мука нездешняя,

Ну а коли посмотришь – не жалуйся,

Пропадай, сиротинка сердешная...

 

Где-то там... что я с этим поделаю?

Не поверят мне люди случайные –

Кружит Птица Беда, перья белые,

У которой глаза – два отчаянья.

 

Повстречаться с ней – не расстанешься,

Оглянёшься – все сроки просрочены.

Никуда не уйдёшь, там останешься,

Где дорог не видать – все обочины.

 

Да слепые дома за калитками,

Да виденья вослед, да проклятия,

Да снега, словно зеркальца, бликами,

Да приходская пьяная братия.

 

Но трезвеют корявые увальни

И бледнеют багровыми лицами,

Коли встретят случайно на улице

Станционную сказку провинции.

 

Нет, надежда меня не покинула,

Я вернусь из далёкой обители.

Знаю: Птица и Женщина сгинули,

Где-то мёртвыми в поле их видели...

 

Мне бы радоваться Подмосковию,

Мне бы небо приветствовать синее...

Но птенец на плече – перья белые,

Рядом девочка – руки бескровные,

И глаза у неё – два бессилия.

 

 

Последняя пьеса

 

Виват драматургам! Любовь в чести,
Вот только б пройти мелодрам порог!
Поверить, что можно любовь спасти.
...
И ставит последнюю пьесу Бог...

Екатерина Муртузалиева

 

Когда последнюю пьесу поставит Бог,
Когда в финале на нас наведут ружьё,
Я вспомню всех, кого уберечь не смог,
Я брошу всё, что случайно, что не моё.

И встану к стенке – пора бы держать ответ
За то, чем клялся, за тех, перед кем молчал.
А что там после – ничто или вечный свет –
Решает тот, кто начало для всех начал.

И пусть он скажет: «Живи», или скажет: «Пли!»
Мне все едино – при людях и смерть красна.
Рождён в России – питомец  Всея Земли,
Готов уснуть. Слишком долго я жил без сна.

 

Прекрасна жизнь, и божествен свинец в груди –
И в том, и в этом достаточно мне огня...
Ты только, Господи, женщину, пощади.
Хотя не знаю, что делать ей – без меня.

 

Прогулка по Иерусалиму

 

Камень бугрится в стенах,
Как вены у старика,
Здесь, преклонив колена,
Молча стоят века,
Здесь на любую фразу
И даже на звук шагов
Вдруг отвечает сразу
Каждый из трёх Богов.

Город, в котором карта
сама по себе – Псалтирь,
Архитектурный бартер
Неба – в обмен на мир,
Странный бивак душевный,
Любых эмиграций даль,
Где позади кошерно,
А впереди – халяль.

Выйди под утро босо –
Согреет ступни гранит.
Древняя Долороса
Святостью освежит.
Рынок вернёт к мирскому,
Стена позовёт к слезам…
Связи с давнишним домом
Ты обрываешь сам.

 

Жёлтое плещет небо
Над серой листвой олив.
Прошлую быль и небыль
Жизнь обратила в миф.
Трепетно иль небрежно
В город войдёшь – все равно –
Обратно вернуться прежним
Вошедшему не дано.

 

Пророчество

 

Веселее дуэль, чем драка – за тот же рупь,
Что платил за участье, имеешь хотя бы труп,
Уносимый прочь. И в дальнейшем, среди бумаг
Твой потомок отыщет имя с пометкой «враг».

А когда окончен мелкий уличный мордобой,
Ничего заметного не заберёшь с собой.
У кипевшей своры – ни тел, ни имён, ни лиц,
Только губы в пене, да гнойный огонь глазниц.

Нападают с победным рыком – бегут, скуля.
Отвернись на миг, все начнётся опять с нуля.
Беспородной кодле, которую скучно бить,
Остаётся пустое дело: брехать да выть.

У толпы вообще не бывает имён. Толпа
Коллективно зла, бесформенна и тупа.
Для войны не годна, поскольку толпа – не рать,
Но всегда готова предать или разорвать.

Воздымают глаза к вершинам, поют псалмы,
На престол небесный возводят «большое мы»,
И когда Господь назначит сюда потоп,
То затем лишь, чтобы избавить себя от толп.

 

Прощание с Галатеей

 

Прощай, Галатея. Останешься глыбою камня.

Какие глаза обнаружат под мрамором тело?

Безрукий ваятель бесславно в историю канет –

Прощай, Галатея! – Ты этого, в общем, хотела.

 

А розовый мрамор засветится в стройной колонне,

Которую кто-то, тебя не заметив, пригладит.

Безрукий ваятель бессильную голову склонит,

Тебя потрясённо потом разглядев в колоннаде...

 

Одна розовее, другая колонна желтее,

Но всё в них едино от низа и до капители,

И в каждой из них не случилось своей Галатеи,

А впрочем, наверное, так они все и хотели.

 

Ведь мрамору больно. Резец его ранит и мучит.

Ему непривычны черты человечьего жеста.

Блаженство безликости кажется проще и лучше,

Чем образа сложного грация и совершенство...

 

И трижды поверив в твои нестерпимые муки,

Ваятель резец на себя обращает оружьем,

И ранит и режет свои вдохновенные руки,

Которые телу и мрамору тоже не нужны...

 

Прощай, Галатея! Уходит бессильно, бесславно

Безрукий ваятель, в котором твой образ разбужен,

И мрамор не знает, что главное в нём, что не главно,

И Боги не знают, в кого им вдыхать свою душу...

 

Прощёное воскресенье

 

Дома, обочины, лабазы,

Канавы, грязи, купола…

О, Господи, прости мне сразу

За всё, за все мои дела.

 

Прости растерянность, усталость,

Досаду, глупость, седину,

Прости, что я, уже под старость,

Опять люблю свою страну.

 

Что я зову друзей, как прежде,

Хотя разборчивее стал,

Прости, что подавал надежды,

И столько их не оправдал.

 

Прости за фраерство, за моду,

За фанфаронство, за понты,

Прости за то, что не дал в морду

Тому, кому хотел бы Ты.

 

Прости за помыслы благие,

Не дай душою обнищать…

И пусть меня простят другие –

А мне им нечего прощать.

 

Раненый витязь

 

По грунтовке, бугристой, как строй черепах,

До окраины поля, до леса,

Где белеют под серым дождём черепа

Всех, кто нынче уже бестелесны,

 

добреду… И наглядный колючий финал

Распластается, в тёмном тумане,

И припомнится, как я легко начинал,

Как читал наставленья на камне.

 

Как смеялся, наборной уздечкой звеня,

Шестопёром пудовым играя, –

Мол, направо пойдёшь, потеряешь коня,

А налево – себя потеряешь.

И ходил же направо, теряя коней,

И налево ходил втихомолку,

И от сотен вокруг путеводных камней

Не видал путеводного толку.

 

А ведь было ж написано: «Прямо пойдя,

Что обрящешь, известно лишь Богу»…

Но искал я, наверное, только дождя,

А казалось – дорогу, дорогу…

 

Вот и всё. Этот мир, по-ноябрьски седой,

Спой мне, что ли, прощальную песню –

Слишком долго лечился я мёртвой водой,

И теперь от живой не воскресну.

 

Расстрел

 

Ведут конвойные – до речки.

Обрыв, как вечности порог.

А мы всё просим об осечке,

Чтоб им опять взвести курок.

 

А мы всё просим об отсрочке,

Но глухо вторит вороньё

Словам родившихся в сорочке

И уходящих – без неё.

 

К губам пристынет папироса.

Безвкусный дым щекочет нос...

Из всех незаданных вопросов

Какой успеть задать вопрос?

 

Охрана трогает затворы,

Спешит – шаги шуршат в пыли...

Каким отвлечь их разговором,

Чтоб им забыть, зачем пришли?

 

Бумажный лес. Ненужный воздух.

Всё нереально – тронь рукой –

Исчезнет... даже наши позы

Не отражаются рекой...

 

Зачем-то в этом гнойном гаме,

В борьбе во славу тьмы и тьмы,

Нам жить друзьями и врагами,

Но умирать – всегда людьми!

 

За откровенье надо б свечку,

А тут – свинец и шаг на дно...

И мы всё просим – об осечке,

И нам осечки не дано.

 

 

Рождение ведьмы

 

Вулкан метро раскрыл гремящий зев,

Людская лава и кипит, и плещет.

В ней блещут искры одиноких дев,

Чернеет камень недоспавших женщин.

Тяжёлый жар, поднявшийся со дна,

Песок слезы в стекло пустого взгляда

Переплавляет. Но в толпе одна

Есть та, которой лучшего не надо.

Её не злит толкающийся люд,

Чужая брань нимало не тревожит,

Ей наплевать, куда они идут –

Прохожие, теснящие прохожих.

Её поднимет эскалатор вверх,

Мелькнёт зелёным светофор с испугу,

Она пройдёт, как первородный грех

Сквозь белую рождественскую вьюгу.

Глядеть ей вслед не надо – не гадай,

Откуда этой женщины дорога.

Она давно не вспоминает Рай,

Она не ищет милости у Бога.

Ей ведомо, что будущее врёт,

Что прошлое замёрзло, словно птица…

Ещё три шага – и она умрёт.

И беспощадной ведьмой возродится.

 

Сентябрь, 2019

 

Рождественская молитва

 

В Рождество прошу привычно Бога

Об одном – и больше ничего:

Злых, разочарованных, жестоких

Отведи от дома моего.

 

Пусть им будет каждому по вере,

Пусть текут мёд-пиво по усам…

Ты к моей не приводи их двери,

Ну а с прочим я управлюсь сам.

 

Романс Петербургу

 

Сколько раз я тут снегом бывал занесён,
Сколько раз мне тут плохо бывало,
Но как прежде не знаю, не помню имён.
Белых улиц и тёмных каналов.

 

Есть в незнании этом своя ворожба
И сведение счётов слепое –
Здесь я понял, что значит плохая судьба,
Попрощавшись с хорошей судьбою.

 

И теперь, победивший всему вопреки,
Нахлебавшись позора и горя,
Я не помню названия этой реки,
И не знаю названия моря.

 

Я сюда прихожу, как идут на погост,
То безумным, то попросту пьяным…
Для меня этот город Норд-Вест иль Норд-Ост,
Но останется он безымянным.

 

Даже после, и даже в смертельном бреду,
Все на свете забыв постулаты,
Я сюда никогда умирать не приду –
Я здесь умер однажды когда-то.

 

Семейные заплачки

 

Его

 

Предощущениями ужина

И ароматами с плиты

Воображение разбужено

И жаждет чистой красоты.

Пельменей маленьких, обласканных

Совместной лепкою ручной,

Салатов, радующих красками,

Слезящеюся ветчиной.

Сырами Франции роскошными –

Вот Камамбер, вот Ливарó, –

Туманной рюмкой замороженной

Блинами, шпротами, икрой.

Я был бы счастлив жизнью этою,

Когда б в конце, приняв на грудь,

Мы сдобрили бы день беседою,

Об отвлечённом чём-нибудь.

Но темой скованы недюжинной,

Накрыты ею, как плащом,

За ужином мы говорим об ужине,

Ну и о завтраке ещё.

 

Её

 

Мам, он достал со светотенями,

Я про гараж – он про гуашь.

Кузнечик, блин, назад коленями!

Взять не возьмешь и дать – не дашь!

Все мужики, как люди, в пятницу,

Приняв на грудь, с женой на пруд,

А этот все в пастели пялится –

Ведь не постелят! Не нальют!

Нет, мам, какие бабы левые?

Он дома третий год подряд,

Но ведь семья общенья требует –

Так в сериалах говорят!

Нет никакого,  знаешь, лоска в нем,

Поверишь? – Докатился он.

И в сериале «Склифософского»

Весь пропустил седьмой сезон.

Прошу у Бога – дал бы силы мне

(Пусть укрепят подруги, мать) -

Или убить его, постылого,

Иль натюрморт нарисовать!

 

Июнь 2019

 

Снегопадное

 

Снег налетел, переполняя смог,
Для ослепленья населенью хватит.
Последний лист, тяжёлый, как плевок
Астматика, желтеет на асфальте.

Всё прочее бесцветно и метёт,
Как либерал под полосатым флагом,
Уже граница – ближний поворот
На радость янычарам и варягам.

Прохожие игуменно темны,
Расплывчаты – знакомого не встретить, –
Доносятся из шумной тишины
Обрывки падежей и междометий.

Буран акцентов, вьюга языков,
Салат из крика, ругани и стона –
И дежавю портовых кабаков,
И кислое наследье Вавилона…

Грешить идёшь, иль искупать вину –
Ни направленья нет уже, ни цели…
И всё равно, в которую страну
Выходишь из клубящейся метели.

 

Сонет по СМС

 

Бесснежная, унылая зима.

Едва проснёшься – сразу вечереет,

И словно чёрный флаг на чёрной рее,

Полощется в стекле оконном тьма.

Как ни старайся, но не стать добрее,

И молишься, чтоб не сойти с ума,

Когда в ночи угли окошек тлеют

Не согревая хладные дома.

Мой милый друг – неверные пути

Оставь скорей, и в гости приходи.

Мы посидим за крепким алкоголем,

Как будто жизни всё же господа –

И эти «гастарбайтер-холода»

К чертям в Европу до весны уволим.

 

Декабрь 2019

 

Станция Астапово Тамбовской губернии

 

Биография – это лишь тень от куста на стене:
Ветки, веточки, листья – почти отпечатки ладони.
Всё такое объёмное (так представляется мне),
Все какое-то плоское (так говорит посторонний)…

 

Созерцая себя в бесконечном сплетении дел,
Разговоров и связей, что большею частью случайны,
Замечаешь внезапно, как заматерел, поседел,
И что прежние радости нынешней стали печалью.

 

В этом новом столетье, куда ни посмотришь, – забор.
Мы теперь тупиками намного богаче, чем прежде.
Только тень на стене, и причудлив замшелый узор.
В нём огрехов не счесть и почти не осталось надежды.

 

Расстегни этот быт и отбрось, как дрянное пальто.
Уходи налегке, пробираемый насмерть морозом.
Бестелесно, без тени исчезни в широком «ничто»,
В бесконечном пространстве, далекими вспышками грозном.

 

Где-нибудь и тебя ожидает последний бивак.
Над остывшей землей будет небо гореть голубое…
…Кем ты был? – Да, никем. Как ты жил? – Да, наверно, никак.
Но не тень на стене, а светящийся след за тобою.

 

 

Старый дневник (из книги «Покаяния»)

 

Лежала девушка, лежала,
Ногами спелыми дрожала,
Хотела замуж за меня.
А я был пьян, и не сдавался,
Поскольку прежде обещался
Другой, и верность ей храня,
Пил долго водку, пел романсы,
Не разбазаривал авансы,
Мозги коварно не крутил…
Слегка, конечно, донжуанил,
Но сердца девы не дурманил,
И честно на фиг уходил.

Прошли года – и даже годы –
Таких немало эпизодов
Среди моих земных дорог.
А девы людям  рассказали,
Что наотрез мне отказали,
И хорошо… И дай им Бог!

 

Толера…

 

Все, что грядёт – унынье. Горе – и не иначе.
Менталитет пустыни с менталитетом дачи
Не примирить, не пробуй. Выйдет опять жестоко.
Тусклая спесь Европы. Чёрный огонь Востока.

Пыль на дорогах мира. Время спиралью вьётся.
Чистят свои мундиры сытые миротворцы.
В небе всё меньше света – за атеизм расплата.
Ангелов нет. Ракеты – только они крылаты.

Все, что грядёт – подъезды. Битые в кровь ступени.
Запах мочи, железа, серые губы в пене.
Ярость, слепая злоба на бесконечность лестниц…
… Да, отвяжитесь оба: крест или полумесяц.

Да, убирайтесь к черту! Кто там? Друзья? Соседи?
В мире безвинно мёртвом новым святым не светит.
Только за око око. Только тоска до гроба…
Чёрный огонь Востока. Тусклая спесь Европы.

 

* * *

 

Н. К.

 

Ты – дым моей бессонницы ночной,

Ты – зазеркалья образы и звуки,

И оклик, прозвучавший за спиной,

И боль моей негаданной разлуки.

Ты – дождь, ты – город за моим окном,

Ты – судорога брошенной постели,

Ты – телефонный бред, когда с гудком

Мне мнится стон, и плач, и вой метели...

Ты первая... которая ушла,

Всего лишь миг, и поцелуй, и имя...

И то, что ты случайно отняла,

Никто и не вернет, и не отнимет.

 

У Прохоровки

 

Зрение на равнине слишком прямолинейно

Ему не знакомы ни рококо, ни барокко,

Сплошное полюшко-поле, и даже гены

Вместо спирали слагаются в кучу стогом.

В них не хранится память. Спокойно, Мендель!

Бабы несут потомство, не зная сами,

Что там у них в подолах, и алименты

Не с кого брать, не решивши вопрос с отцами.

Разве что главному скажут однажды, мол, «Аве, Отче!

Что ж ты наделал? Не чада вокруг – исчадья!»

Он не ответит. Наверное, он не хочет.

Молча решает, пора ли снимать печати?

Ангелы рядом. Внизу суета и трупы,

Взрывов дымки фимиамом курятся к небу,

Ангелы ждут, начищая до блеска трубы,

И предвещая не вечную жизнь, а небыль –

тоже вечную. Нам-то оно привычно,

Мы-то умеем это, и многие даже с шиком,

Но приходя к началу, скинув свои обличья,

Встанем ледащим строем – Боже! Одни ошибки.

И на плацу последнем услышим, как выкликают,

Тех, кого прежде, мы и знать не хотели…

Я стою на равнине. И маленький снег мелькает,

Словно уже началось. И души вверх полетели.

 

Октябрь 2019

 

Усталое

 

Ни на борьбу, ни на сраженье

Не поднимается рука.

Я пью из рюмки отраженье

Не облаков, но потолка.

 

Тускнеют латы и корона,

Не слышен празднований шум,

В боях отбитые знамёна,

Я больше в дом не приношу.

 

И мудрость, заступив на смену

Гордыне, мой меняет взгляд –

Не пьедестал, но доски сцены

Я вижу, обратясь назад.

 

Ряды штанкет и пыль в кулисах,

Провинциальный зал пустой…

Нет, не царицы, – лишь актрисы

Меня пускали на постой.

 

- Постой! – кричали на прощанье,

А мне не верилось уже

Ни в грим, ни в пафос обещаний,

Ни в страсти из папье-маше…

Теперь я знаю – небо твёрдо,

Земля нисколько не кругла,

И бронзовый, рукою мёртвой,

Грозит мне бог из-за угла.

 

И вечной жизни не стяжая,

Уже не грежу, не грешу,

И не прошу в награду Рая,

Но лишь забвения прошу.

 

Ноябрь, 2019

 

Цыганочка эмигрантская

 

Воротясь в страну отцов,
В отчину обидчиков,
Я упал сперва лицом
В очи пограничника.
Думал, вызовет конвой,
Как в эпоху прежнюю,
Но мотнул он головой:
Дескать, «не задерживай».

Канавэла, ромале,
Славься рупь в кармане!
Мы в скитаньях по земле
Все теперь – цыгане,
Шустрой стайкою малька,
Ищем, где поглубже…
Я вот думал – жизнь река,
Оказалось – лужа.

Позади аэропорт,
Впереди престольная.
И нашёптывает чёрт
Загулять от вольного!
Чтобы вспомнили меня
Подо всеми крышами,
Где жива ещё родня,
Хоть она и бывшая…

Я в Париже жил с тоской,
Я Мадридом брезговал –
Дайте улицы Тверской
И проспекта Невского.
Забрала дворы страна
В кованы решётки –
Эх, дайте горького вина
Или сладкой водки.

Нет, напрасно я хотел
Прежних собутыльников:
Тут у каждого Е-мейл
И по два мобильника,
Банкомат и паркомат,
Словно Ленин с Крупскою…
Здесь по-русски говорят,
Но ни слова русского.

Ах, ты басан, всё не так,
Сука в переборах!
Это что же значит «фак»
На родных заборах?
Может я ещё в пути?
Может я не дома?
И зачем им тут бутик
Вместо «Гастронома»?

Я ж приехал вас учить
Жить цивилизованно,
Я же помню – тут в ночи
Девки не целованы,
Разговоры, бунтари,
Очереди, зоны,
И от самой от зари
Колокольны звоны…

…Где же ты, моя страна,
Где ж вы, мои люди?
Я-то думал, ни хрена –
Думал, не убудет…
Думал, сколько ни черпай,
Не достать до края…
Я искал когда-то рай,
И лишился рая.

 

Штрих к автопортрету

 

Когда б вы знали, «из какого»,

Не удивлялись бы ни дня…

О, Господи, пошли другого!

Ну почему опять меня!?

Ни тиража, ни каравая

Никто на свете мне не дал…

Когда бы знал, что так бывает,

Я б не остался на финал.

Не соблюдал бы я обычай –

Плеваться в дружеском кругу,

Я жил бы тихо и обычно,

Так нет же, падла! – не могу.

И счастье, и достаток – мимо,

И жил не «за», но «вопреки»,

И всё летали серафимы,

И вырывали языки.

Поэзия! Ты мой Египет:

Где пёсьи мухи, тьма и град,

И котлован кромешный вырыт, –

Там первенцы твои лежат.

Святынь осталось  – только Слово,

Глуха и суетна страна…

…Когда б вы знали, из какого…

…Когда б мы знали, на хрена?

 

 

* * *

 

Я назвала себя служанкой Афродиты,

Я изогнула стан пленительной дугой,

Я прокляла свой стыд... О, сердце! Не в груди ты,

А в женщине другой. Я не была другой.

 

Я отдана судьбе. И властной. И недлинной.

Судьба дана другим – бесхитростна, проста...

Кто смел назвать меня Марией Магдалиной?

Она ждала Христа. А я не жду Христа.

 

Так легче. Так трудней, – ни жалоб, ни надежды.

Прообразом икон не станут зеркала.

Я – женщина. Я дух изорванной одежды.

Другая – смысл, я – срам зеркального стекла.

 

Как высоки слова... Я зря их все сказала...

Нет больше Афродит. Я – вот она, лови!

Я – девочка в чулках с московского вокзала...

Я – женщина...

Я – тварь.

Мне хочется любви...

 

* * *

 

Я, молотком стуча, вбиваю в кровлю гвоздь,

Чтоб небо не втекло в мой дом, стоящий прочно,

Чтоб сверху не проник в него незваный гость,

И чтобы он судьбы мне вдруг не напророчил.

 

Я свой построил дом, и я убил змею,

И дерево растёт, что я сажал однажды,

И у меня есть сын, и значит, жизнь свою

Я проживал не зря, а так, как должен каждый.

 

Из дома моего не виден тёмный лес,

Из дома моего не видно чисто поле...

Но виден горизонт, хотя ещё не весь...

Я окна прорублю: я строил, я и волен.

 

Из дома моего следы ведут в закат.

Туда ушёл мой сын, так на меня похожий.

И он убьёт змею, и он придёт назад.

И дерево взрастит, и дом построит тоже.

 

В лесу шумит листва... а я сегодня слаб.

Я пережил других. Я прочен был в устоях.

Напишут на кресте: «Здесь, Господи, твой раб,

Который прожил жизнь, и дом себе построил».