take that
песня группы что давно распалась
расщепилась на частицы
ещё звучит она лишь и осталась
летит по свету чёрной птицей
а мы распались тоже и без песен
но со слезами Медведково их помнит
всё теперь раздельно всё не вместе
теперь у всех кино своё свои приколы
проколы протоколы и друзья
такие каких каждый добивался
на жёстком диске неба: ты и я
я там
я только там остался
wachowski
догорает солнце в его закатном блеске
видны твои знакомые черты
как рыба бьётся пойманная
в леску запутываясь больше
бьёшься ты
о боль работу и проблемы
о нервы и хандру по пустякам
и небо плавится
где было это небо
когда гуляла дрожь по позвонкам
вообще она по ним гуляет часто
с закатным блеском холодом ночным
квартира где не будем мы встречаться
запутывается в леску смотрит сны
под звуки заграничного сериала
сестёр вачовски собственно а чо
тихонько тает жизнь под небом алым
и ты здесь абсолютно ни при чём
«Русский Берлин»
греет теплый немецкий ветер
и радио «Русский Берлин»
лучше б я тебя так и не встретил
жил бы себе как прежде один
ведь так надежней и проще
с собой как-нибудь примиришься
здесь новые люди их целая площадь
и ты уже больше не снишься
аист и песок
как запёкшаяся кровь память
в ней тебя несу я словно аист
не оставить так и не поправить
то не текст а высохший цветок
занавески постепенно выцветают
за окном картина летняя пустая
дом-свеча вокруг него летает
то не аист времени песок
ангел и море
ангел над большой чужой водою
ищет место где бы пригнездиться
его крылья вмиг омоет море
перепутав с местной рыбной птицей
море запускает в себя всяких
и ему совсем себя не жалко
всё вокруг картина Миядзаки
соль и боль смывает напрочь алко-
голь хитра на выдумку а значит
все сместится вытрется растает
море жарится под небом и не плачет
плачем мы, что ангел улетает
облетает море стороною
не прельстила рыба, тел томленье
море машет вслед ему волною
и поёт. я слышу это пенье.
* * *
в баре хипстерском
нет вурлитцера
крутят инди двадцатилетние
небо низкое
небо Питера
ночи летние
здесь лонг-айленда нет
все шотами
бармен что-нибудь уж налей
мне бы горстку счастья
что уж там
и любви бы вдобавок жмень
* * *
В бархатной бабкиной кофточке
Холодно быть не может.
Капли дождя на бархате
Рисуют почти хамдамовских дам.
Линии их смелы.
Как и я, потому что не вижу
Ничего зазорного в том, что
Ношу на себе холст
Небесного художника.
* * *
Ворона топчет мокрую листву,
Почти не сходя с места.
Так и я: читаю чужую повесть
И не пишу своей.
Только уплотняю листья под ногами
Или выделываю ковёр из листков
Своих ненаписанных рассказов и стихов,
которым лежать теперь под снегом до тепла.
Ворона кричит что-то по-вороньи,
соглашается.
* * *
Все операции на теле –
Метки на дверном косяке,
Нанесённые хирургическим скальпелем.
Все операции на теле –
Флажочки на глобусе:
Я смотрю на Лиссабон,
Мечтаю окунуться в воды Тежу.
А в палате не до конца бело –
Сколы, царапины, зазубрины.
Как и человек, доживающий до -дцати.
Метка, флажочек, скол – биография.
детство
ветер ломает ветки
на холоде зябнут руки
сегодня в кои-то веки
можно гулять без куртки
можно гулять без шапки
пока мама не видит
тебе уже стукнуло девять
большой
копишь на видик
а эти прогулки без куртки
в мечтах о безоблачном лете
пока еще твой самый
страшный проступок на свете
до100
не читаю книг читаю вывески
город бесконечный текст
я тебя сюда на выселки
вытащил потом исчез
смысл нашего совместного
в нем углём истлела жизнь
и пожалев наркоза местного
мне режут душу гаражи
домишки и ларьки усопшие
маршруты наших дальних дней
они знакомы каждой гопнице
привет из юности моей
город дышит мерно ночь уже
за окнами стрекочет май
хочется как никогда поджечь
памяти фитиль и всё гуд бай
май лав что было то прошло
и город с чистого листа
зовёт гулять зовёт в кино
зовет меня прожить до ста
* * *
Дождь в Нойкёльне, а в Свиблово ясно.
Точнее, со Свиблово всё ясно: здесь живу я.
Небо в этом районе чистое, но немного печальное,
как глаза двоечника после новой «двойки».
У нас небо, а у них Himmel.
Созвучно с Гималаями, видимо, горы эти достают до небес.
В Свиблово тоже скоро пойдут дожди –
никто не обещал бабьего лета.
Хотя девушки и бабы вовсю гуляют в белых,
совсем ещё летних юбках.
Как будто никогда не похолодает.
* * *
звёзды падают в траву
я не падаю но реву
как же много всяких но
всем ответить не хватит ног
остаётся мне ом-ном-ном
поедаю тебя как лимон
и реву не падаю не звезда
все проходит ведь правда
да
сила вод занебесных рек
стережет меня от беды
здесь уместен такой саундтрек
анна герман «раз в год сады»...
но цветут ли
большой вопрос
там за окнами «хрущ» и мгла
а в груди моей купорос
твоих синих бездонных глаз
Конспект конференции «Наука на полях»
* * *
Учёный сказал, что на месте пожаров
Хорошо растёт иван-чай и малина –
Сделал открытие.
А на месте пылавшего сердца остается полость.
Но явление это до конца не изучено.
* * *
Выступал космонавт, выходивший в открытый космос.
Оттуда он снимал Камчатку и Пелопонесские острова.
– Смотрите! Смотрите! Как красиво! – кричит он публике.
Я зачем-то вспоминаю Терешкову, которая не площадь, не улица,
А живая женщина с тяжёлым взглядом.
Скучает ли она по космосу?
* * *
Другой учёный сообщил
О шрамах на стволах деревьев.
– Это отметки пожарищ, – сказал он.
А я думаю о своих шрамах.
Что ими отмечено?
Какие стихийные бедствия?
Современные операционные
Напоминают космические корабли.
Швы рассасываются сами,
А лазер не оставляет следов.
Где мои отметки?
Невидимый пианист исполняет
«Я такое дерево» Таривердиева.
Обо мне.
м – метро
практически нет воздуха в метро
от Достоевской мчу до Маяковской
я знаю мне отмерен верный срок
мир без меня не станет точно плоским
пустым безлюдным и лишённым сна
метро тому пример и оправданье
в его вагонах края нет и дна
любовь в них замещается страданьем
и не втолкнуться не вбежать в вагон
где офис с магазином породнились
ведь то не жизнь то мерный длинный сон
в нём вы и город М мне лишь приснились
маршруттуч
небо кривится над осинами
тополями нежарким вечером
и никак нам не стать красивыми
как в кино молодыми вечными
лишь увечными и лишёнными
алатырь свой ища и мучаясь
тучи движутся вяло сонмами
я иду по маршруту туч и мне
кажется что когда-нибудь
они выведут всех из города
заточат всех в унылом здании
и мы будем как лёд отколоты
как село где старухи две
где трава сто лет не кошена
солнце выдохнется в синеве
пост уступит луне-горошине
* * *
месяц качает люльку
а в ней моя печаль
вот вместо пульки дулька
а вместо виски чай
хватит о глупом плакать
глупое не поймёт
вот тебе тихий кратер
озеро горы мед
вот и небо с розами
вместо седых облаков
зарифмуй с морозами
можно побыть дураком
счастье зажато в пятерню
как в детстве мелочь на хлеб
булка надкушена говорю
что птиц покормил а снег
летает над головами
ах зимнее конфетти
а месяц качает память
она серебром блестит
* * *
Мне никогда не бывает грустно.
Так мог бы называться голливудский фильм,
Но не советский.
Так можно назвать кафе-мороженое,
Журнал сканвордов или роман Генассии.
Но не мою жизнь, потому что
Грустно мне бывает.
Моё бессмертие
Если умирать, то точно не так.
Пока в студии пишется песня,
Пока в пирожковой пекут пироги,
Я ещё тут побуду, попою, поем, попишу.
А что я ещё могу?
Не знаю таблиц умножения и Менделеева,
Станций метро.
Вот спроси меня приезжий:
«Как пройти на Красную площадь?»
В ответ я спою ему песню,
Которую сейчас готовят в студии,
Пока где-то выпекаются пироги.
* * *
останется тебя похоронить
как муху между рамами
обрубится невидимая нить
мы не увидим старыми
друг друга
любовь молодой
умрет как сентябрьский снег
став быстрой холодной водой
утонет в ней человек
ты
поездка в московском трамвае
я задыхаюсь в городе Москве
гриб атомный парит над головами
живу не так и не люблю совсем
гоняюсь за собой в пустом трамвае
рабочий и колхозница молчат
полета ждёт фуфлыжная ракета
по льду во тьму прохожие скользят
как маяки горят их сигареты
а я вдыхаю этот горький смог
вот дом где вновь моя душа свернулась
в трамвае жарко низкий потолок
и сколько мне ещё проехать улиц
затем сойти и снова побежать
мальчишкой белобрысым и весёлым
к реке что обращает время вспять
я снова пятилетний, снова дома
и никаких трамваев и Москвы
и лет не тем подаренных авансом
лишь неба синь ковры густой травы
в которой мне теперь не потеряться
рукивверх
запрети мне тебя вспоминать
как депутаты запрещают всё
запрети мне других целовать
не моё это не моё
эти губы чужие губы
всё как в песенке «руки вверх»
время длинный бескостный червь
и ползёт он туда где
тебя не будет
рыба
в суши-баре рыба живая и мёртвая
как я «до» и «после» тебя
ты тоже рыба, но другого сорта
в пресные воды тебе нельзя
с мертвой рыбой разговора не будет
что «привет» ей что «как дела»
что пир что мир что добрые люди
все равно ей – она умерла
так и я мертвой рыбой лежу
на берегу замерзающей Тьмаки
– если не любите с рыбой
предлагаю взять ролл «Каппа маки»
сердце
распустились цветы
а не завяли
довольно писать мрачняк
солнце на небе сияет
как в Каролине маяк
а я как маньяк
как Набоков
смотрю за полётом твоим
бабочка-полукровка
давай поговорим
я расскажу тебе тайну
спелых закатов тверских
и буду последним отчаянным
спасителем от тоски
тебе не к лицу неулыбка
с ней тяжелее летать
любовь не победа не пытка
её надо просто поймать
как я тебя летнюю бабочку
и нет же не под стекло
а в самую клёвую рамочку
в сердце
где снова светло
скоро будет счастье
почему нам никто не сказал тогда
что это называется счастьем
держась за руки ехать сидячим ночным поездом в Петербург
а потом бродить проспектами
фоткаться рядом со словами в витрине: «скоро будет счастье»
не слышать и не видеть никого вокруг
время тает словно сливочное масло на сковороде
и я боюсь что завтра оглянувшись вдруг
не увижу тебя больше здесь
со мной останутся лишь фото
где мы с тобой на фоне
той самой надписи про счастье
лишь фото
и никого вокруг
слова
я пожалуй ещё посмотрю этот фильм
про попытки бороться за
ему не выйти в прокат под названьем «моя борьба»
ему вообще не выйти за
это стильно
жить не открыв глаза
и везёт меня моя арба запряжённая парой слепых волов
туда где сказаны все слова
туда где так не хватает слов
словно в свитере
о счастье вслух наговорились давай молчать
мой путь тернист ещё извилист пора начать
идти им и не думать больше о былом
копить на отпуск в риге в польше бурелом
моя душа и в ней нет места адресам
забытым датам неизвестным полюсам
тебе нет места в ней уже ура ура
и словно в свитере в душе моей дыра
* * *
Темно и ветрено в Москве,
Пластмассовое дерево склонилось
И задевает кроной плитку,
По которой ещё вчера ездили самокаты.
Теперь здесь никого.
Лишь одинокое моноколесо
Иногда пролетает перекати-полем
По нашей улице вечнопластмассовых деревьев.
ты позаботишься обо мне
в тиши вымерзающей пустоты
небо кажется выдаст снег
у тебя нас много и только ты
ты позаботишься обо мне?
отвлекаюсь на мелочи на фигню
мир вокруг сходит с ума на нет
я тебя слышу и люблю
небо расплакалось слёзы снег
они проливаются на асфальт
я по нему пролетаю в такси
будь я не плоть и кровь а базальт
я бы тебя ни о чём не просил
жизнь вымерзает как почва в сталь
обращаются руки и гаснет свет
и никого и не вижу вдаль
но ты позаботишься обо мне
эвридики
ветер бушует дикий
небо смеётся тихо
танцующие эвридики
дети чужие. жмыхом
стали любовь и счастье
ветер их носит где-то
я стал ненастоящим
год покатился в лето
жизнь покатилась в гору
в гору, с горы – неважно
вечные разговоры
что обо мне расскажут?
ветер бушует дикий
в оспинах небо. близко
улицы лица блики
птицы летают низко.
* * *
Эта осень в Москве такая же,
Как в Оренбурге в середине 90-х,
Когда я пошёл в первый класс.
Город пахнет опавшей листвой
И вроде бы падалицей.
Между этими картинками –
Четверть века, но обе осени золотые.
Золотом детства и золотом молодости.
И пока не вмешивается серебро,
Дышу.
* * *
я бабочкой останусь в янтаре
я лягу валуном на дно речушки
я буду летней птицей в декабре
покинувшей гнездо свое кукушкой
я буду сколько говорить кому
осталось жить и люди мне поверят
собакой буду выть я на луну
и лаять что есть силы из-за двери
но никогда не стану я собой
таким каким я был с тобой когда-то
ты упадешь в траву я с головой
тебя укрою как земля солдата
я буду лететь
я буду лететь над водой
над Невой над морем Балтийским
это счастье моё и покой
быть тебе далёким и близким
боинг вмиг наберёт высоту
будет время вспомнить о доме
где не любят и больше не ждут
я буду лететь над водою...
где дом тот где я где цветы
где остались они нет ответа
мариинка каналы мосты
моё двадцатьдевятое лето
без тебя всё равно что с тобой
одинаково холодно сыро
а я буду лететь над водой
наяву не во сне
мальчик вырос
* * *
Последние дни, когда Тониночка болел,
я ему всё время говорила:
«Тонино, я тебя любила всю свою жизнь,
даже тогда, когда я тебя не знала».
Он повернулся ко мне и сказал:
«А я тебя и теперь люблю».
И я закричала: «И я, и я!»
А потом он снова повернулся и сказал:
«И потом тоже».
Лора Гуэрра
Я хочу выучить шорский,
Чтоб говорить на нём только с тобой.
Ты тоже со временем его выучишь,
А все вокруг будут думать, что мы сошли с ума.
Иначе на чёрта нам шорский?
А вот! Наш собственный язык,
Никому неизвестный,
Кроме какого-нибудь безумного профессора,
И то одного на всю Москву.
«Мен саға кӧленчам» – ты будешь шептать мне наяву
И в часто повторяющемся сне.
А я буду отвечать: «Я тоже, я тоже».
По-русски. Потому что шорский я никогда не выучу.