Александр
Аносов

take that

песня группы что давно распалась

расщепилась на частицы

ещё звучит она лишь и осталась

летит по свету чёрной птицей

а мы распались тоже и без песен

но со слезами Медведково их помнит

всё теперь раздельно всё не вместе

теперь у всех кино своё свои приколы

проколы протоколы и друзья

такие каких каждый добивался

на жёстком диске неба: ты и я

я там

я только там остался

wachowski

догорает солнце в его закатном блеске

видны твои знакомые черты

как рыба бьётся пойманная

в леску запутываясь больше

бьёшься ты

о боль работу и проблемы

о нервы и хандру по пустякам

и небо плавится

где было это небо

когда гуляла дрожь по позвонкам

вообще она по ним гуляет часто

с закатным блеском холодом ночным

квартира где не будем мы встречаться

запутывается в леску смотрит сны

под звуки заграничного сериала

сестёр вачовски собственно а чо

тихонько тает жизнь под небом алым

и ты здесь абсолютно ни при чём

«Русский Берлин» 

греет теплый немецкий ветер 

и радио «Русский Берлин» 

лучше б я тебя так и не встретил 

жил бы себе как прежде один 

ведь так надежней и проще 

с собой как-нибудь примиришься 

здесь новые люди их целая площадь 

и ты уже больше не снишься

аист и песок

как запёкшаяся кровь память

в ней тебя несу я словно аист

не оставить так и не поправить

то не текст а высохший цветок

занавески постепенно выцветают

за окном картина летняя пустая

дом-свеча вокруг него летает

то не аист времени песок

ангел и море

ангел над большой чужой водою

ищет место где бы пригнездиться

его крылья вмиг омоет море

перепутав с местной рыбной птицей

море запускает в себя всяких

и ему совсем себя не жалко

всё вокруг картина Миядзаки

соль и боль смывает напрочь алко-

голь хитра на выдумку а значит

все сместится вытрется растает

море жарится под небом и не плачет

плачем мы, что ангел улетает

облетает море стороною

не прельстила рыба, тел томленье

море машет вслед ему волною

и поёт. я слышу это пенье.

* * *

в баре хипстерском

нет вурлитцера

крутят инди двадцатилетние

небо низкое

небо Питера

ночи летние

здесь лонг-айленда нет

все шотами

бармен что-нибудь уж налей

мне бы горстку счастья

что уж там

и любви бы вдобавок жмень

* * *

В бархатной бабкиной кофточке

Холодно быть не может.

Капли дождя на бархате

Рисуют почти хамдамовских дам.

Линии их смелы.

Как и я, потому что не вижу

Ничего зазорного в том, что

Ношу на себе холст

Небесного художника.

* * *

Ворона топчет мокрую листву,

Почти не сходя с места.

Так и я: читаю чужую повесть

И не пишу своей.

Только уплотняю листья под ногами

Или выделываю ковёр из листков

Своих ненаписанных рассказов и стихов,

которым лежать теперь под снегом до тепла.

Ворона кричит что-то по-вороньи,

соглашается.

* * *

Все операции на теле –

Метки на дверном косяке,

Нанесённые хирургическим скальпелем.

Все операции на теле –

Флажочки на глобусе:

Я смотрю на Лиссабон,

Мечтаю окунуться в воды Тежу.

А в палате не до конца бело –

Сколы, царапины, зазубрины.

Как и человек, доживающий до -дцати.

Метка, флажочек, скол – биография.

детство 

ветер ломает ветки 

на холоде зябнут руки 

сегодня в кои-то веки 

можно гулять без куртки 

можно гулять без шапки 

пока мама не видит 

тебе уже стукнуло девять 

большой 

копишь на видик 

а эти прогулки без куртки 

в мечтах о безоблачном лете 

пока еще твой самый 

страшный проступок на свете

до100

не читаю книг читаю вывески

город бесконечный текст

я тебя сюда на выселки

вытащил потом исчез

смысл нашего совместного

в нем углём истлела жизнь

и пожалев наркоза местного

мне режут душу гаражи

домишки и ларьки усопшие

маршруты наших дальних дней

они знакомы каждой гопнице

привет из юности моей

город дышит мерно ночь уже

за окнами стрекочет май

хочется как никогда поджечь

памяти фитиль и всё гуд бай

май лав что было то прошло

и город с чистого листа

зовёт гулять зовёт в кино

зовет меня прожить до ста

* * *

Дождь в Нойкёльне, а в Свиблово ясно.

Точнее, со Свиблово всё ясно: здесь живу я.

Небо в этом районе чистое, но немного печальное,

как глаза двоечника после новой «двойки».

У нас небо, а у них Himmel.

Созвучно с Гималаями, видимо, горы эти достают до небес.

В Свиблово тоже скоро пойдут дожди –

никто не обещал бабьего лета.

Хотя девушки и бабы вовсю гуляют в белых,

совсем ещё летних юбках.

Как будто никогда не похолодает.

* * *

звёзды падают в траву

я не падаю но реву

как же много всяких но

всем ответить не хватит ног

остаётся мне ом-ном-ном

поедаю тебя как лимон

и реву не падаю не звезда

все проходит ведь правда

да

сила вод занебесных рек

стережет меня от беды

здесь уместен такой саундтрек

анна герман «раз в год сады»...

но цветут ли

большой вопрос

там за окнами «хрущ» и мгла

а в груди моей купорос

твоих синих бездонных глаз

Конспект конференции «Наука на полях»

* * *

Учёный сказал, что на месте пожаров

Хорошо растёт иван-чай и малина –

Сделал открытие.

А на месте пылавшего сердца остается полость.

Но явление это до конца не изучено.

* * *

Выступал космонавт, выходивший в открытый космос.

Оттуда он снимал Камчатку и Пелопонесские острова.

– Смотрите! Смотрите! Как красиво! – кричит он публике.

Я зачем-то вспоминаю Терешкову, которая не площадь, не улица,

А живая женщина с тяжёлым взглядом.

Скучает ли она по космосу?

* * *

Другой учёный сообщил

О шрамах на стволах деревьев.

– Это отметки пожарищ, – сказал он.

А я думаю о своих шрамах.

Что ими отмечено?

Какие стихийные бедствия?

Современные операционные

Напоминают космические корабли.

Швы рассасываются сами,

А лазер не оставляет следов.

Где мои отметки?

Невидимый пианист исполняет

«Я такое дерево» Таривердиева.

Обо мне.

м – метро

практически нет воздуха в метро

от Достоевской мчу до Маяковской

я знаю мне отмерен верный срок

мир без меня не станет точно плоским

пустым безлюдным и лишённым сна

метро тому пример и оправданье

в его вагонах края нет и дна

любовь в них замещается страданьем

и не втолкнуться не вбежать в вагон

где офис с магазином породнились

ведь то не жизнь то мерный длинный сон

в нём вы и город М мне лишь приснились

маршруттуч

небо кривится над осинами

тополями нежарким вечером

и никак нам не стать красивыми

как в кино молодыми вечными

лишь увечными и лишёнными

алатырь свой ища и мучаясь

тучи движутся вяло сонмами

я иду по маршруту туч и мне

кажется что когда-нибудь

они выведут всех из города

заточат всех в унылом здании

и мы будем как лёд отколоты

как село где старухи две

где трава сто лет не кошена

солнце выдохнется в синеве

пост уступит луне-горошине

* * *

месяц качает люльку

а в ней моя печаль

вот вместо пульки дулька

а вместо виски чай

хватит о глупом плакать

глупое не поймёт

вот тебе тихий кратер

озеро горы мед

вот и небо с розами

вместо седых облаков

зарифмуй с морозами

можно побыть дураком

счастье зажато в пятерню

как в детстве мелочь на хлеб

булка надкушена говорю

что птиц покормил а снег

летает над головами

ах зимнее конфетти

а месяц качает память

она серебром блестит

* * *

Мне никогда не бывает грустно.

Так мог бы называться голливудский фильм,

Но не советский.

Так можно назвать кафе-мороженое,

Журнал сканвордов или роман Генассии.

Но не мою жизнь, потому что

Грустно мне бывает.

Моё бессмертие

Если умирать, то точно не так.

Пока в студии пишется песня,

Пока в пирожковой пекут пироги,

Я ещё тут побуду, попою, поем, попишу.

А что я ещё могу?

Не знаю таблиц умножения и Менделеева,

Станций метро.

Вот спроси меня приезжий:

«Как пройти на Красную площадь?»

В ответ я спою ему песню,

Которую сейчас готовят в студии,

Пока где-то выпекаются пироги.

* * *

останется тебя похоронить

как муху между рамами

обрубится невидимая нить

мы не увидим старыми

друг друга

любовь молодой

умрет как сентябрьский снег

став быстрой холодной водой

утонет в ней человек

ты

поездка в московском трамвае

я задыхаюсь в городе Москве

гриб атомный парит над головами

живу не так и не люблю совсем

гоняюсь за собой в пустом трамвае

рабочий и колхозница молчат

полета ждёт фуфлыжная ракета

по льду во тьму прохожие скользят

как маяки горят их сигареты

а я вдыхаю этот горький смог

вот дом где вновь моя душа свернулась

в трамвае жарко низкий потолок

и сколько мне ещё проехать улиц

затем сойти и снова побежать

мальчишкой белобрысым и весёлым

к реке что обращает время вспять

я снова пятилетний, снова дома

и никаких трамваев и Москвы

и лет не тем подаренных авансом

лишь неба синь ковры густой травы

в которой мне теперь не потеряться

рукивверх

запрети мне тебя вспоминать

как депутаты запрещают всё

запрети мне других целовать

не моё это не моё

эти губы чужие губы

всё как в песенке «руки вверх»

время длинный бескостный червь

и ползёт он туда где

тебя не будет

рыба

в суши­-баре рыба живая и мёртвая

как я «до» и «после» тебя

ты тоже рыба, но другого сорта

в пресные воды тебе нельзя

с мертвой рыбой разговора не будет

что «привет» ей что «как дела»

что пир что мир что добрые люди

все равно ей – она умерла

так и я мертвой рыбой лежу

на берегу замерзающей Тьмаки

– если не любите с рыбой

предлагаю взять ролл «Каппа маки»

сердце

распустились цветы

а не завяли

довольно писать мрачняк

солнце на небе сияет

как в Каролине маяк

а я как маньяк

как Набоков

смотрю за полётом твоим

бабочка-полукровка

давай поговорим

я расскажу тебе тайну

спелых закатов тверских

и буду последним отчаянным

спасителем от тоски

тебе не к лицу неулыбка

с ней тяжелее летать

любовь не победа не пытка

её надо просто поймать

как я тебя летнюю бабочку

и нет же не под стекло

а в самую клёвую рамочку

в сердце

где снова светло

скоро будет счастье 

почему нам никто не сказал тогда 

что это называется счастьем 

держась за руки ехать сидячим ночным поездом в Петербург 

а потом бродить проспектами 

фоткаться рядом со словами в витрине: «скоро будет счастье» 

не слышать и не видеть никого вокруг 

время тает словно сливочное масло на сковороде 

и я боюсь что завтра оглянувшись вдруг 

не увижу тебя больше здесь 

со мной останутся лишь фото 

где мы с тобой на фоне 

той самой надписи про счастье 

лишь фото 

и никого вокруг

слова

я пожалуй ещё посмотрю этот фильм

про попытки бороться за

ему не выйти в прокат под названьем «моя борьба»

ему вообще не выйти за

это стильно

жить не открыв глаза

и везёт меня моя арба запряжённая парой слепых волов

туда где сказаны все слова

туда где так не хватает слов

словно в свитере

о счастье вслух наговорились давай молчать

мой путь тернист ещё извилист пора начать

идти им и не думать больше о былом

копить на отпуск в риге в польше бурелом

моя душа и в ней нет места адресам

забытым датам неизвестным полюсам

тебе нет места в ней уже ура ура

и словно в свитере в душе моей дыра

* * *

Темно и ветрено в Москве,

Пластмассовое дерево склонилось

И задевает кроной плитку,

По которой ещё вчера ездили самокаты.

Теперь здесь никого.

Лишь одинокое моноколесо

Иногда пролетает перекати-полем

По нашей улице вечнопластмассовых деревьев.

ты позаботишься обо мне

в тиши вымерзающей пустоты

небо кажется выдаст снег

у тебя нас много и только ты

ты позаботишься обо мне?

отвлекаюсь на мелочи на фигню

мир вокруг сходит с ума на нет

я тебя слышу и люблю

небо расплакалось слёзы снег

они проливаются на асфальт

я по нему пролетаю в такси

будь я не плоть и кровь а базальт

я бы тебя ни о чём не просил

жизнь вымерзает как почва в сталь

обращаются руки и гаснет свет

и никого и не вижу вдаль

но ты позаботишься обо мне

эвридики

ветер бушует дикий

небо смеётся тихо

танцующие эвридики

дети чужие. жмыхом

стали любовь и счастье

ветер их носит где-то

я стал ненастоящим

год покатился в лето

жизнь покатилась в гору

в гору, с горы – неважно

вечные разговоры

что обо мне расскажут?

ветер бушует дикий

в оспинах небо. близко

улицы лица блики

птицы летают низко.

* * *

Эта осень в Москве такая же,

Как в Оренбурге в середине 90-х,

Когда я пошёл в первый класс.

Город пахнет опавшей листвой

И вроде бы падалицей.

Между этими картинками –

Четверть века, но обе осени золотые.

Золотом детства и золотом молодости.

И пока не вмешивается серебро,

Дышу.

* * *

я бабочкой останусь в янтаре

я лягу валуном на дно речушки

я буду летней птицей в декабре

покинувшей гнездо свое кукушкой

я буду сколько говорить кому

осталось жить и люди мне поверят

собакой буду выть я на луну

и лаять что есть силы из-за двери

но никогда не стану я собой

таким каким я был с тобой когда-то

ты упадешь в траву я с головой

тебя укрою как земля солдата

я буду лететь

я буду лететь над водой

над Невой над морем Балтийским

это счастье моё и покой

быть тебе далёким и близким

боинг вмиг наберёт высоту

будет время вспомнить о доме

где не любят и больше не ждут

я буду лететь над водою...

где дом тот где я где цветы

где остались они нет ответа

мариинка каналы мосты

моё двадцатьдевятое лето

без тебя всё равно что с тобой

одинаково холодно сыро

а я буду лететь над водой

наяву не во сне

мальчик вырос

* * *

Последние дни, когда Тониночка болел,

я ему всё время говорила:

 «Тонино, я тебя любила всю свою жизнь,

даже тогда, когда я тебя не знала».

Он повернулся ко мне и сказал:

«А я тебя и теперь люблю».

И я закричала: «И я, и я!»

А потом он снова повернулся и сказал:

«И потом тоже».

Лора Гуэрра

Я хочу выучить шорский,

Чтоб говорить на нём только с тобой.

Ты тоже со временем его выучишь,

А все вокруг будут думать, что мы сошли с ума.

Иначе на чёрта нам шорский?

А вот! Наш собственный язык, 

Никому неизвестный,

Кроме какого-нибудь безумного профессора,

И то одного на всю Москву.

«Мен саға кӧленчам» – ты будешь шептать мне наяву

И в часто повторяющемся сне.

А я буду отвечать: «Я тоже, я тоже».

По-русски. Потому что шорский я никогда не выучу.