В эти дни хотелось просто бродить по улицам. Быть со всеми. Вдыхать асбестовую гарь. Соприкасаться плечами с людьми, держащими фотографии без вести пропавших. Весть о новой эре в жизни города пришла с воздуха. Вовремя позвонить близким – не доезжать до работы привычным путем до Челси - свернуть раньше с Гудзонского хайвэя – не ясно, что случилось. Огромный авиалайнер прогудел вдоль Пятой авеню, чуть не задев крышу нашей Нью-Йоркской Публичной Библиотеки, будто решил обогнать утренний затор и попасть на работу ко времени. Башни-близнецы Мирового Центра высились на конце конуса острова, у Гудзона, непредставимая ось ландшафта, ставшая привычной, как снежные хребты для жителя горной деревни в Гиндукуше. У нас, не видевших войны – откуда-то рефлекс, передавшийся от родителей, переживших Москву 41-го года: обзвонить близких: все ли целы? Зажигалки на крышах у голубятен. «Головни на снегу 41-го года...» Генетическая память. Подкреплённая живым опытом многих друзей в Израиле. 100 терактов за 11 месяцев. Куски шестнадцатилетних российских девочек из Одессы и Питера, нашмяканные на арматуру дискотеки с российской поп-музыкой. Кусочки тел тщательно, часами, собираемые ортодоксами для захоронения. Древний религиозный обычай, ставший страшной рутиной XXI века.

Помню телефонный разговор с подругой в Манхэттене в 1993 году, при первой попытке взорвать Центр. Она – в здании рядом: вой сирен в телефонной трубке, ничего не понятно, внизу на улице – машины скорой помощи, пробивающиеся из Госпиталя Сент-Винцент, тревожно мерцающие волны патрульных машин, разбивающиеся о дымящуюся «зону войны».

Совсем близко подойти не удалось. Кордоны полиции и вокруг – толпа с флагами, рукоплещущая каждой пожарной и спасательной машине с измученными, запылёнными мужиками в касках. В этот день город потерял 350 своих лучших пожарных. Традиционно, в Нью-Йорке – это простые ребята-ирландцы – Квинс, Бруклин, Стэйтен Айленд. Дочку московского поэта Володи Друка в последний момент перед крушением первой башни эвакуировали из Стайвессант, школы для особо одарённых детей. Подростки бежали на север от гигантского растущего облака обломков и гари. Полицейские взывали: не оглядывайтесь! По-английски это звучит цитатой из Библии. Девочки каждый день приходили к оцеплению, пытаясь хоть чем-то помочь. Людей не пускали за оцепление. Нужны были только опытные поисковые группы. Самая ценная, прославившаяся после Оклахомского теракта, прилетела из Оклахомы. Привезли с собой специальных поисковых собак, натасканных искать человеческие тела под руинами. Тел не было – только их части. Собаки перерабатывали, агенты надевали им на лапы специальные предохраняющие чехлы и снова выпускали во всё более смердящую гарь. Самая знаменитая – красавица-лайка со странной кличкой «Свиная отбивная», неутомимая умница. Она отдыхала тут же, на объекте, лакомясь большими муравьями, ловко подцепляя их лапой, и зачарованно смотрела «Планету животных» по TV в палатке для отдыха, размышляя о чём-то своем.

Теперь отовсюду видна зияющая дыра в городском ландшафте, заполненная плотно висящим дымным облаком. Густые затяжные дожди на второй день поисков превратили сцену в раскопки на дне мирового океана. Матери обходили Нью-Йоркские больницы, пытаясь по спискам найти своих. Противогазные маски исчезли из аптечных магазинов. Новые завозили огромными партиями. Встретил человека, который за свои деньги скупал их в только ему известном месте и бесплатно раздавал на улицах. Я предложил помочь, дать денег: только отмахнулся, дал горсть масок. Модные итальянские ресторанчики на Хаустон-Стрит выставили столы на тротуарах, на следующий, ясный день. Бесплатно раздавали чудесные знаменитые итальянские макаронные блюда: пасту под соусом, с креветками, чесночно-томатную. Надписи: специально для спасательных работ, бери кто хочет.

В задыхающемся компьютере – тревожное электронное потрескивание из Москвы, Иерусалима, Лос-Анджелеса: жив ли адресат и его близкие. Друг – американский поэт прислал по случаю стих Виславы Жимборской, написанный давно, по другому случаю:

 

 

Весь город обклеен фотографиями с краткой информацией о пропавших. Сильвия Биаджио, 29 лет, работала на 102-м этаже, брюнетка, рост, вес, на открытой шее – маленькое распятие, последний раз видели в 7:30 утра в лифте по дороге на работу. Нгуен Чен, 27 лет, первое вьетнамское поколение, специалист по налогам, до работы не дошёл. Кармен Ортиз, 45 лет, м. р. Пуэрто-Рико, служащая кафетерия, ранняя утренняя смена. Джим Пауерс, брокер, вьетнамский ветеран, фирма Морган Стэнли – Дин Виттер, 55 лет, пришёл раньше обычного в офис перед совещанием. Артур Джексон, 45 лет, водопроводчик в Северной Башне, родился и жил в Гарлеме, утренняя смена. Мой приятель Ховард Ливи, искусствовед, страховой агент по живописи, фирма на 102-м этаже, на приёме у психотерапевта с восьми до девяти утра во вторник (диагноз: «кризис среднего возраста, депрессия»). Это и спасло, все коллеги и друзья сгорели. Многие завтракали перед работой на первых этажах в кафе и у киосков с эспрессо и творожниками.

В те вечера и ночи: свечи, свечи, танцующие язычки, проросшие сердца из-под золы. Свечи в руках у людей, в парках, десятки свечей у плакатов с фотографиями пропавших. В городских сумерках кажется: весь город колеблется в неверном нежном дыхании тысяч свечей.

 

 

Охапки цветов и ещё больше свечей у широко раскрытых ворот пожарных команд. Внутри – горы коробок с продуктами, домашними пирогами, консервами, подарками. Целые районы несли охапки ко входам в помещение отрядов противопожарной обороны. Невиданное событие: рукоплескания полицейским патрульным машинам, выезжающим из «нулевой зоны».

В городе – диковинные, непривычные сцены. Чёрная, хорошо знакомая, форма полицейского управления Нью-Йорка – в меньшинстве. В серой форме, рослые, в традиционных ковбойских шляпах: полиция правительства штата, подчиняющаяся только губернатору в Олбани. Аккуратные блестящие седаны с вежливыми настороженными полицейскими из маленьких, тихих, домашних городков Нью-Джерси, патрулирующих не местную пиццерию, а Таймс Сквэр и Бродвей. Несколько солдат пехоты США, молодые вьетнамцы и корейцы в полевой форме, в больших маскировочных касках с оплёткой. Странная картина, напоминающая фотографии Вьетконга времён вьетнамской войны. Совсем невероятное: тающие в сумерках грозные бронетранспортёры с маскировочной покраской – MP (military police). Знаменитая военная полиция: белые каски и наручные повязки, более зрелые мужики, постарше, профессионалы, послужившие по всему миру.

Утром в понедельник после шестидневного провала – открытие нью-йоркской биржи. Кордоны: стройная, длинноногая мулатка в тёмных очках, в чёрной униформе полиции города с «подкреплением» – морская пехота в полевой маскировочной форме, каски, надвинутые на глаза. Вечером телекомментатор предупреждает: просьба слабонервным не смотреть! Интервью CNN с обожжёнными из ожогового центра госпиталя Корнельского университета у Ист-ривер.

Осознал ли город потерю сердца? Поднимет ли он своё обугленное сердце из влажности вечного прибоя, несущего чешуйки жизни и смерти от астрономически далёкой Евразии?

 

 

Прежний закат никогда не повторится в этом городе. А особенно – восход. Если бы, как в досамолётную эпоху, по-прежнему плыли бы тысячи караванами через Атлантику в Нью-Йоркскую гавань к карантинному Эллис-Айленду, ещё издалека был бы виден зияющий остов острова надежды: за факелом статуи – гигантский каменный дредноут с индейским именем, взорванный в гавани.

Нью-Йорк

 

В то утро я почему-то была дома – кажется, на работу надо было с обеда. Вдруг – телефонный звонок. Муж. Голос какой-то необычный, напряжённый. «Ирка, подойди к окну в спальне! И телевизор включи». Подошла к окну. Верхние этажи одного из «близнецов» дымились: жуткие, густые клубы дыма... А дальше... ну, что было дальше, все видели много раз – в новостях, в хрониках.

Многие говорили, что когда впервые увидели это по телевизору, поначалу решили – это кадры из какого-то фантастического фильма-страшилки или ещё что-то вроде этого. Видимо, защитная реакция: сознание просто отказывалось воспринимать, цеплялось за любое объяснение, как за последнюю соломинку... У меня такой соломинки не было. Я смотрела не на экран телевизора, я всё это видела из окна своей квартиры... 

Через пару недель в Центральной Библиотеке Бруклина была встреча с Наумом Коржавиным, и он вспомнил ахматовские строки про «не календарный – настоящий двадцатый век». Сказал: а 11 сентября начался век двадцать первый...

Больше года я не могла заставить себя взглянуть в ту сторону, туда, где из привычной панорамы Манхэттена исчезли эти два здания, символ города... Помню свои ощущения, когда в первый раз подошла к тому месту, которое теперь называлось – Ground Zero. Как на Пискарёвском кладбище...

Я не смогла об этом написать. Я не люблю об этом говорить. Как о блокаде. Но – надо помнить, и надо напоминать забывчивому и легкомысленному миру. Чтобы не повторилось. Never again. 

Нью-Йорк