Анжела Бецко

*  *  *

На дне она, где ил: 
Ил!.. И последний венчик 
Всплыл на приречных брёвнах... 
Марина Цветаева 

Ах, Офелия, не слушай: все мужчины лгут.
На замок – и слух, и душу: Гамлет – сущий плут,   
маска, выскочка, мальчишка, карнавальный смех.
О таких напишут в книжках: на страницах – всех!
О таких – мольбы и гимны. О тебе – строка,                    
где бурлит – гостеприимна – вешняя река.     
О таких – стихи, баллады. Светятся меж век
у таких в жару прохлада, и колючий снег,
и кипучие метели. У таких – держись! – 
и Камелий, и Офелий – пачками за жизнь.
У таких – колода маний. О таких – Шекспир.
У таких – весь мир в кармане. О таких – весь мир!..

У тебя – глаза и руки и поющий рот – 
нет, охоту к горькой руте он не отобьёт – 
сердце – ласточек гнездовье и Господень вдох.
Станет стылой нелюбовью тёплое гнездо,
где хотела быть счастливой… Стонет у воды                    
вечно плачущая ива с опытом беды.
У тебя – последний венчик злой надеждой всплыл…
Кто не люб и кто не венчан, тем на дно, где ил.
Только, девки, не хотите ль – рядом – два шажка – 
в монастырскую обитель и за дурака?!     
Глянь, невестушкой нарядной ранняя звезда.
Ох, Офелия, прохладна вешняя вода…

…сбереги, Господь, затворниц, что венки плетут
в мраке келий – в свете горниц ласточкой поют…

Какая-то нелепица!
Сквозь бюстов пышных рать          
девица к сердцу лепится
в любовь с тобой играть.       

Да – непременно – в зарево,
в свергающий потоп!..          
Румянцем щёки залило
и глазками: хлоп-хлоп.     

Вот это, братец, невидаль!
Вот это ё-моё!
Поймало-таки неводом
безмозглое бабьё!

Удавка эта, пагуба   
румянец украдёт.
Кисля одна – не ягода – 
и в рот добром нейдёт.

Не человечья – зверева!
От шрамов вся кровит…
Ты вырезан из дерева
совсем не для любви,

а на потеху публики.       
Ступай играть в серсо,                       
мой Арлекин...                            
                      из кубиков
маэстро Пикассо.

Постой, 
           хмельная моя эпоха…
Которым веком живу? 
                                  Назад!
Туда, где глухо, 
                        туда, где плохо,
где рубят, 
               рубят вишнёвый сад!

От репетиций 
                      до революций 
один кровавый 
                       и верный шаг…
Они не слышат, 
                         они смеются – 
а вишни рубят… 
                         аж стон в ушах! 

Лопахин 
             делает дело ловко:
сметлив, прожорлив… 
                                   Обречены              
мы вместе с садом. 
                               У них подковки
на сапожищах 
                       ещё с войны!

Они – 
         не новые дровосеки.
Не новый 
               рубят вишнёвый сад.
Застряли где-то 
                         в минувшем веке,
и щепки те же 
                      сюда летят…   

…погодь, хромая… 
                             свечу затеплю… 
неможно к Богу так сразу 
                                           из
кровищи…
                камень в ладони? 
                                            хлеб ли?   
я раб Твой Божий 
                                забытый Фирс...

Упрямый бьёт каблук,
выкрикивая страсть,              
в которой спесь и бунт
её дурного нрава,

а ты глядишь на шторм   
карминной юбки и
готов отдать всю жизнь
за дно минувшей ночи.

С её бесстыдных губ
тебе вкусна вода, 
её вороньих глаз 
уже не проворонить.

Садится нагишом
и чистит апельсин,
он лотосом в руке
у маленького Будды…

А маки на лугах             
беспамятно цветут,                             
и ты искал в траве          
потерянную память

и, не найдя её,
глядишься в Сатану,
как в зеркала провал,
и видишь лик Марии.

Смиренье… Забиться средь сумрачных впадин.
Со склепом сродниться (до юности жаден!),
врасти в его своды, беззвучно стеная…
Невинная, дивная дева Даная.

Смятение… Стены изрыты очами.
Дни слепорождённые стали ночами.
Скрестившая руки над бездной, нагая…
Бессмертная, вечная песня – Даная.

Томление плоти. Зов в жилах, под кожей…
Даная на брачном затихшая ложе
в предчувствии чуда (счастливый – свободен!) – 
дождя золотого меж жаждущих бёдер…