Дария Кошка

Август настиг, окликнул:
– Будешь моей стужей,
агнцем вновь – на заклание 
будешь моим, – Август.

Стужею, если нужно,
высуши – и не вскрикну,
вещей твоей прохладой:
помни меня, Август,

Зелено-сочен, горек,
неукротим: верным
зноем за край фиала
страшных могил – Август.

Вою волком десятый день, а молчала десятый год: 
снова август набросил тень, жилы крутит и череп жмет,
и вгрызается мне в гортань ветром: судорожный вдох, 
выдох точно молитва: стань явью, оклик! – но вдох врасплох 
застигает, рассветом дня. И сползаются облака –  
мимо схваченной сном меня – жалкой точки издалека.
Птицы-вестницы круг вершат, миллионный, должно быть, раз,
и любая видна межа правосудию вещих глаз.

Ребра плавятся изнутри. Время – вытащить, надорвать, 
раз не может ни изнурить, ни утешить. Не надо врать:
время – яд. Не иссякнет тень, Август скалит все ту же пасть,
пальцы крючьями в кольца вдень как в глазницы. Мечтай украсть
сна истертого имена, сна, охрипшего в тишине,
сном дотла была сожжена роща: нет – и помину нет,
роща, рощица небылиц лиц, что Август забрал домой…
Но все тех же проклятых птиц рассылает он над землей.

Выбирайся в мою тишину из ледяной несвоей немолчности,
согревайся – и ну ко дну колодязному, коли боле не хочется, -
зазываешь меня не ты – оплетает меня тенетами,
в руки вкладывает цветы липко-палая ведьма лета.
И вдруг макает перста в войну,

и полусолнце кропит наравне с могилами,
и улыбается в тишину… Не сгоряча ли ее торопили мы?
Пыльца на пальцах – чтоб по щеке как фимиам дорогой размазала.
Дорогой долгою налегке теперь и мне отшагать отказано.

Смеет ли лето продлиться вечно?
Рот на замок, коль вечор млада!
Лица ладоней – прячу: нечем
крыть целый млечный путь Никогда.
Всякая брешь Альтаиром вдовствует:
поманит, рассеется поутру.
Полно глядеть, чужеоко вострое,
свечи устали дрожать на ветру.
Плечи постылой сдаются были,
вырезам верным береговым.
В тёплые топи – острые крылья:
было б кому оказаться своим.

Солнце рвется в мои глаза, слезы сушит. Тебе не скрыться 
в этих скуденьких озерцах, проржавевших насквозь корытцах. 
Сны рождаются в темноте многолетней воды недвижной – 
в самый темный час в решете их несу босиком, неслышно 

вдоль дорог иду, городами, и по капле теряю горечь, 
чтобы все, что было не снами, расплескалось в глухую полночь. 
Или это меня несут, опьяненные жарким бегом, 
торопясь на неправый суд, стрелки? Солнце роняет негу 

беззастенчиво мне в глаза. Слезы сушит... Тебя не скрыть мне 
в этих пятнышках-озерцах ломких бабочкиных крыльев. 
Прикоснись – облетит пыльца, запылает роса на травах, 
и меня соберут до конца: ты – иль солнечная отрава.