Клавдия Смирягина

На плечи молодых поникших слив
ложится сырость нынешнего лета.
Давай, в печи поленья запалив,
играть на  откровенные ответы.

Давненько не сражались мы с тобой
ни в шахматы, ни в дуру подкидную.
Пусть будет бой – морской бумажный  бой.
Бей первым.
                       Да, попал.
                                           Нет, не ревную.

Промазал, бью, и вьётся едкий дым
над палубой подбитого линкора.
А ты себе не снишься молодым?
Я вновь попала. 
                           Помнишь наши ссоры?

Что ж, твой черёд.  Сжигая корабли,
мои, твои ли, мы идём к финалу.
Чуть тлеют в печке угли. Там, вдали,
пылают тучи над закатом алым.

И нет ни победителя теперь,
ни пленного, и в печь летит бумага.
Из нашего тепла откроем дверь,
прозрачный мир пронизывает влага.

И дышится легко, как будто нет
ни лет минувших, ни обид меж нами.
Остался только свет, вечерний свет
на ветках слив с зелёными плодами.

Был дачный сад, дыхание рассвета, вопрос о том, что будет впереди, и облачная белая карета, и радость беспричинная в груди. 
Седьмое  марта,  жажда отогреться,  рука в руке, бессвязный  разговор. И скачка колотящегося сердца, несущего тебя во весь опор. 
Тревожный звон полночного трамвая, дорога со свидания домой. И стук колёс, твердящих, подвывая: не сбудется, не песенно, не твой. 
Работа, дом…  И снова спозаранок зеркальный увядающий овал, как будто этот тихий полустанок тебя к себе навеки приковал. 
Случайный взгляд, упавший в летний вечер,  слов торопливых пёстрый  водопад, карета, увозящая на встречу, пропущенную много лет назад. 
Пелёнки, бесконечные вопросы, припрятанная тоненькая прядь, и вот велосипедик трёхколёсный
на гоночный приходится менять. 
Мальчишеские плечи шире, шире. Внизу гудит призывно экипаж. Как тихо днем в трёхкомнатной квартире, хранящей длинный перечень пропаж. 
И вот вопросов нет – одни ответы, усталый шёпот нудного дождя…
А всё-таки девятая карета там, за углом, упрямо ждёт  тебя.

Словно ломтик шоколадки,
угодивший в теплоту,
слово горькое Камчатка
нежно плавится во рту.
Плыл грибок настольной лампы
в полуяви-полусне.
Вечерами песню папа 
напевал тихонько мне.
Про суровых камчадалов,
кедрачи и комарьё.
И с тех пор я не слыхала
никогда, нигде её.
Стал мне клеткой этот город,
только я, пока живу,
лёгкий запах Беломора
ощущаю наяву,
будто снова папиросу
закурить отец готов.
Я спала, уткнувшись носом
в ремешок его часов.
Тики-таки…  Лишь в пакетах,
 черных, смятых по краям,
фотопамятью согрета
сказка детская моя.
Легендарная Камчатка -
край холодного огня.

Где-то там моя палатка
дожидается  меня.

Над Лукоморьем пролетая, холодный ветер петли вьёт.
И вмёрзла рыбка золотая в искрящийся хрустальный лёд.
Глядит усталая старуха привычно в спину старика,
опять к морщинистому уху его приложена рука.
Что он пытается услышать сквозь надвигающийся мрак?
Весёлый стук капели с крыши? Лай возвратившихся собак?
Но тихо всё. Всё шито-крыто, давно умолк последний крик,
и цвета старого корыта старухи деревянный лик.
Старуха слышит в гуле ветра весёлый топот детских ног.
Старуха знает - ищет где-то свою судьбу её сынок.
Старуха верит - лёд растает, тепло вернется в старый дом,
и снова рыбка золотая вильнёт доверчиво хвостом.
Мелькнет на море белый парус, и пара крепких сильных рук
с волос седых сминая гарус, её возьмёт в сыновний круг.
И, может быть, корыто даже сынок починит, как придёт.
А рыбка... Что ей наши блажи? Пускай плывет себе, плывет...

Синица верещит в кустах сирени,
которая не скоро зацветёт.
Но зацветёт, поскольку это пенье
её упрямо будит каждый год.

И талых вод подземное броженье
хмельную радость гонит по стволам,
и горечь всех минувших поражений
ручьи уносят, как ненужный хлам.

Восьмой этаж панельного гнездовья,
горячий луч, пробивший облака,
веснушка над не выщипанной бровью
на коже, солнцем тронутой слегка…

Внизу стоят бабули на дорожке,
как две забытых с осени копны.
Их лица, как изрезанные плошки,
к тарелке солнца ввысь обращены.

Стоят, молчат. О чём молчат, Бог знает.
Пригрелись на квадратах тёмных плит.
Кустов просохших изгородь резная
от шума городского их хранит.

И мы с тобой о чём бы ни молчали,
на всём лежит весны грядущей свет.
В любой победе зреет сок печали,
в любой печали есть зерно побед.

Нам осень по весне всего лишь снится,
когда в полночный час лютует мгла.
А на заре опять поёт синица
в кустах сирени, жаждущих тепла.