Антон Азаренков

*

Неслышно ковыляет человек.

Вокруг, колыша ветхий борщевик,

клубится снег. Ложатся покрова

на кровли, трубы, бани и хлева

(дрова, сараи, тряпки, конуры

и прочее скупое иудейство).

В прихожей собирается семейство.

Шипят говоруны.

Где мыкается бедная дочка́?

Чем угощать священника, дьячка

и певчиих? Аль выгнали Дружка

и Муську из гостиной? Мужичка

позвали, Сашку с Костырей? Скажи

яму́, шоб подсобил. А свечки?

На кухне вчетверо по луковой дощечке

быстрей стучат ножи.

Сижу на лишней табуретке, разделив

сестру и мать – как дикобраз

какой-то – молчаливо: здесь табу

на разговоры. Лезет снег в избу

постылой панорамой, но белей

рассохшаяся краска крестовины

и на трюмо спадающие криво

лавины простыней.

Там пятна растекаются гвоздик.

Мы обступаем, будто борщевик.

Клубится ладан, сходятся лучи –

семь лезвий – в сердце. Мати, умягчи!

И полностью пропитанный покров

на зеркале. Стоим, не замечая:

спелёнатую куколку качая,

Кто высится, поправ.

*

Когда с неба вопросительно промычит сирена,

нужно будет отвечать за слова,

многочисленные слова.

Отвечать не словами.

Когда медленно

спустится

на развёрнутом звёздном куполе

блистательный парашютист,

устыдимся своих розоватых складок,

но всё равно

не издадим ни звука.

И даже тогда,

когда будут привязывать к нам –

к этой, к этой, и к той, и к тому –

воздушные шарики,

увлекающие в безвоздушную тьму

наших любимых,

не поднимем глаза:

бойкот.

Пусть берут, что хотят.

Пусть кидают нам сверху бомбу

сердобольного солнца с гвоздём внутри.

Пусть старается этот экзюпери,

мы не слышим пронзительный гул самолёта.

Нас в паучьем,

падучем

танце

не связывает высота.

Этот, этот, и тот, и та –

мы неслышимнеслышимнеслышим,

винта

вашего мы не слышим,

не дышим,

и тише,

тише там!

Тсс…

*

листая чёрно-белые репродукции этих снов

пустырь звезда над пустырём рельсы снова
пустырь рельсы дамба

люди
умирающие во сне

(пустыри зеленеют
удлиняются неведомые дорожки)

открывают глаза

проламываются из-под корки
в другую прорубь
наверно
немеют руки обжигают руки
случайно
прикасающиеся к ним утром

*

Антошка, Антошка...
Будет твоя душа
как жареная картошка.
Вынут червивый клубень,
отмоют и приготовят
с пряным чесноком,
базиликом душистым.

Носят тебя, Антошка,
по воздуху за подтяжки -
от дома и до работы,
от работы до гроба.
Сучишь тепловатыми ножками
во сне, а думаешь - по земле.

Ох, Антошка, Антоний,
Тоша, Антонция, Тонче,
Антон Александрович, Тоха -
кто ты для них ещё?.. -
спи в этой персти и прахе,
спи до последнего вздоха,
спи и не думай,
что ты прощён.
(И соблюдай диету!)

*

*

*

*

Вместо молитвы