Игорь Бирюков

Танго в Париже не станет последним, запомни.
Странно исполнить в Версале предсмертное па.
Ты свои танцы оттачивал в каменоломне,
Камнем бросаясь под ноги месье Петипа.

Русским сезонам быть снова и снова на зонах.
Зондеркоманды под пачками загнанных прим.
Завтра ты будешь легко разбираться в законах,
Если окажешься этой судьбою судим.

Танцы смешались как руны, цитатники, торы.
Ватные стопы, железные пальцы пуант.
Время превратных путан и приватных танцоров.
Время балета, где каждый второй ампутант.

Без головы. Без сомнений. Без боли. Без Бога.
Бодрый танцор прожигает ступни на углях.
Проданы партии тем, кто старается в ногу.
Сколько Плисецких убито уже в лебедях.

В этой Священной весне на свободу - мгновенье.
Жаль, на Большом неизбежна печать меньшинства.
Танго в Париже не будет последним, поверь мне,
Лишь потому, что за нами, как прежде, Москва.

Всё чаще и чаще встречаю тебя в преисподней.
Ты в той же исподней, дырявой от пули рубашке?
Прости за иронию... Да... Жарковато, пожалуй, сегодня...
А черти смеются.  Мы все для них клоуны, Саша.

Жена мне всё реже и реже кидает сюда переводы,
И крики «Люблю!» уже не принимает на веру.
И, дура, рожает стихи, осушив отходящие воды.
Обиделась, что я убил её в ревности к Шарлю Бодлеру.

Я - строчка за строчкой - теряю последние силы.
Вчера сдуру взял и закончил за Гоголя «Мёртвые души».
А он всё хандрил и стонал: - Это невоскресимо!...
Мои бы слова да прямёхонько Господу в уши...

Ты знаешь, мне жалко всех тех, для кого это только работа.
Пусть Фёдор Михалыч оформит на них опекунство.
А я, так и быть, попишу за него «Идиота»,
Иначе какой идиот сможет взяться за это занудство.

Ты думаешь мне не обидно вот так: литрабом в одиночке?
Вы сами могли только вексель, стишочки в альбомчик гусыне.
Но каждому выдумай стиль и особенный авторский почерк...
А ты только разик и вспомнил случайно о Сукином сыне.

Смотри, как "Онегина" девочка полузабвенно читает...
Сказать ей кто автор?... Не бойся, я, право, не выдам секрета.
...Там кто-то стучится?... и душу в заклад предлагает?
Пошли его к Богу! Мне дьявольски осточертело всё это!

Не стоит искать здесь сюра,
Подтекста, где смысл зарыт...
Могильщик Гагарин Юра
Жил в городе Антрацит.

Судьбы приговор бездарен:
Фамилию взять и дать.
Ты — некто никто Гагарин,
Без права туда летать.

Орали: «Гагарин, рано!»
Пускали крыла под нож.
Улыбка его, как рана.
Чудовищно непохож.

Глазастее Модильяни,
Ушастее, чем Ван Гог.
Он лишь иногда по пьяни
Достраивал свой Восток.

Он шастал за счастьем лазом,
Терновый ломая куст.
Но звёзды, всего лишь газы.
Комически космос пуст.

Всем белкам забили стрелку
И целили им в зрачок.
Вселенная просто целка.
Воспользуйся, дурачок.

Но тот, кто всего де-юре
Конструктор, Патрон, Отец,
Кричал ему: «Рано, Юра!
Копай! Вот ещё мертвец»!

Кому-то всего два метра.
Другим двадцать тысяч лье.
Гагарин, твой космос в этом:
Чтоб всех нас предать земле.

Ругаясь светло и бранно
В последние полчаса,
Шептал он: «За что так рано?»...
Закапываясь в небеса. 

 *НАПОМИНАНИЕ: Доктор Эрик Шверер лечил Чехова в немецком городке Баденвейлер.
2 июля 1904 года в начале ночи Чехов проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Велел дать шампанского. Потом громко сказал доктору по-немецки: «Ich sterbe». (Я умираю). Взял бокал, улыбнулся и сказал: «Давно я не пил шампанского...». Выпил до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда.                                                                                                                                                                                                                                            Герр Чехов. Простите. К вам, кажется, просится смерть...
Ей тоже шампанского? Будь она трижды пьяна.
Уже размышляет: а что в перспективе надеть,
Чтоб выглядеть краше у гроба, чем ваша жена.

Герр Чехов. У каждого смертного свой Сахалин
И свой Баденвейлер с надеждой на лёгкий исход.
Но в лёгком давно, словно в душном шкафу, нафталин.
Открыть невозможно. А, значит, уже не пройдёт.

Ирония в том, что, как видно, вы слабенький врач:
В отсутствие капель, которые следует пить.
Вас чайка склевала внутри, будто личный палач,
По букве, по строчке, чтоб этим других исцелить.

Герр Чехов. И в нас теперь доля российской хандры.
Без водки, медведей — бацилла страшней, чем чума.
Меня покидают мои три арийских сестры,
Их тянет в Москву, потому что там снова война.

Чахотка у Чехова. Как скаламбурить страшней?
Ружьё не стреляло и яд не держался в руке.
Какая нелепость: быть русским до мозга костей,
Чтоб «Я умираю» сказать на чужом языке.

Ты нужен своей стране,

                              чтоб молча держать ружьё.

Не важно: Непал, Уэльс, Страна просветлённых Оз.

Здесь реет, как гордый стяг, нестираное бельё

В крови твоих праотцов времён революций роз.

Ты нужен своей любви,

                                пока в тебе есть запал,

Пока ты - полночный взрыв, способный её накрыть.

Как нежно свербят внутри осколки желанных жал,

Которые выпускал, чтоб в ненависти любить.

Ты нужен своим богам,

                               пока ты не встал с колен,

Пока у тебя в ушах шуршат муравьи молитв.

Почувствуй свободу там, где все отдаются в плен

И где заключают мир, друг друга сперва убив.

Ты нужен своей душе,

                                пока она ищет мысль

И смысл, что наполнит жизнь и даже последний вздох.

Но ты не увидишь как Душа отлетает ввысь,

Пока её держат здесь Страна, и Любовь, и Бог.