Владимир Бордюгов

Старый бард.

На сцену восходишь... как римский правитель...

             И взяв пять аккордов... хватаешь за горло...

                         Дрожащие пальцы... дрожащие руки...

                                    Ломается голос... хрипящие звуки...

Синкопой зависший... секундой звенящий...

             Минором зовущий и септой летящий...

                        Пронзающий словом... наполненный смыслом...

                                    Поэзией... рифмой... слезой... скандализмом...

Смолкаешь... и пальцы вновь делают дело...

              По струнам... по грифу... по сердцу... по нерву...

                        И заново — голос... и ты оживаешь...

                                    Ты снова живёшь и ты вновь — умираешь...

Прыжок.

                                           Елене Исинбаевой

Раскачиваясь с пятки на носок,

И шест держа, как замеревший шток,

Всё медленно, спокойно, не спеша,

Как будто нет трибун, едва дыша,

Лишь взглядом кратким путь до планки целя,

И каждый шаг в уме до дюйма меря,

Стояла, только одного желала —

Скорей, вперёд, не упустить начала...

Сигнал, и медленно, размеренно, под стать —

Лавины ниспадающая рать,

Всё ускоряя бег, и с каждым шагом,

Конец шеста всё ниже в танце шалом,

Копьём врезается, и гнётся, и скрипит,

И ввысь тебя уж тянет и велит

Достигнув высшей точки его бросить,

И тело распластавшись уже просит

Мгновенье замереть, и экспонентой

Скользнуть над планкой выше миллиметром,

Ещё чуть-чуть, дрожанье планки ощущая,

Ещё вися, нет, уже падая, но зная,

Что высота взята, и рёв трибун

Взорвался! Словно скакунов табун,

Душа рванулась, выбравшись из тела,

Запрыгала, забилась и взлетела!

Грач

Нет, не сошли, — отяжелели,

Прижались к заспанной земле,

Под взором робкого апреля

Снега темнели. Но везде

Рождалось новое, родное,

Как первый детский звонкий плач!

И в воздухе неслось благое,

Весны дыхание хмельное,

И в доказательство простое

Крыло расправил первый грач...

Памяти Дмитрия Хворостовского

Обыденностью мир молчал,

Но ждали лес, дома, поляны.

В России, из сибирской раны

Вдруг кровью голос зазвучал —

Родной землёй, кустом брусники,

Орехом щедрым кедрача,

С сибирской удалью, сплеча,

Так, что утихли птичьи крики.

И Мариинка вслед за ними,

И Ковент-Гарден... сколько их, —

Тех, кто заслушавшись притих,

Лишь голос — нотами живыми.

Он замолчал... Он замолчал?

Тогда откуда эти звуки? —

Сибирский лес скрипит в разлуке,

Да стоном ворон прокричал...

Лесной пруд

Здесь крики не слышны. Здесь — Тишина.

Из звуков — лишь мышиный слабый шорох.

Ещё не скрылась мутная луна,

Тумана не поднялся влажный полог.

Безветрие. Как зеркало, вода.

Ветла ещё под вечер опустила

Листву в прохладу сонного пруда,

Стыдливо ноги стройные прикрыла.

Стесняется? Кого? Кто может здесь

Нарушить чистоту уединенья?

Покой. Безмолвно властвующий лес,

Как вечность, как от мира отреченье.

Здесь воздух тишиною заражён.

Он, как больной, в бессильи впавший в кому,

Но ни во что не селит боль, тревогу,

И, будто, сам безветрью удивлён.

Но вдруг, шуршащий, ухающий звук
Сорвался голосом совы, как ужас, лихо!

Секунду, две — лесной встревожен дух...

Но снова пруд в себе сомкнулся, глух...

И снова стало тихо... тихо..... тихо.......