Виктория Смагина

человеки входят в реки

и выходят из реки

раки подымают веки

цап – и греки коротки

человеки входят в трои

и возносятся к троим

дыропяточны герои

ты один и я один

человеки входят в амок

и уходят к мокрецам

сеть ли нянек семь ли мамок

сын ответит за отца

дом

дитя

посадка леса

арма-нечет-геддон-чёт

в мире множатся дантесы

лета чёрная течёт

он оживает…

слепленный из обид,

из обжитого стресса и порицаний,

моноспектаклей в зале пустом, коррид

с тореадором, плачущим над тельцами,

несовпадений, падающих во рвы

призрачных замков от гауди и босха,

из умираний первых ростков травы

под снегопадом марта, циничным, жёстким,

из непрощений и всепрощенья из,

поздних прозрений, ранних взрослений, боли

по-над-ковёрных, бьющих под дых, реприз,

из арлекинной, въевшейся в годы, роли,

из молчаливых мыслей и пустоты,

гулкой до вопля детской полночной жути,

из одиночеств, рвуших чеку «не ты»,

слёзных дождей, заставших на перепутье…

он оживает, жаждущий жить…

поверь, он твою кожу сбросит в мгновенье ока,

твой беспощадный, жрущий тебя же зверь.

око за око, ева-гертруда-йоко…

…Пройтись мелком по списку кораблей –

он нынче мелок, куц и беспороден –

прощальный фокус труппы дю Солей,

пустая дань героике и моде.

Отживший призрак прошлого плывёт

к руинам Трои на покатых склонах,

почивших под вьюнком, среди тенёт

цветущих – белый росчерк на зелёном,

туда, где в чаще спутанных дерев

смеются духи над людской печалью

и птичьи хоры славят на заре

грядущий день, беспечный изначально,

где перекрёстки островных дорог

исхожены, а жемчуга – стеклярус…

…И выдирая мусорный вьюнок,

узнать в листе проросший юный парус…

 небо с утра такое, что «умереть»

(помнишь – Болконский, поле Аустерлица),

падаешь вверх по-птичьи, чтоб посмотреть –

что там внизу? какие откроют лица

хрупкий подснежник в завязи автотрасс,

злой кабысдох с обрывком цепи на шее,

верба в обломках веток, хрустящий наст,

чёрный от дыма, тающий еле-еле.

лица, как души, духи дырявых крыш.

не надышаться светом в конце тоннеля.

горы, царапнув небо, рождают мышь,

сонмы мышей, бегущих к грошовой цели,

высохшей, сорной, цепкой что тот репей,

вяжущей массу в осточертевшем клинче.

но, посмотри, там кто-то стоит в толпе

и у него лицо с полотна да Винчи…

как с похудевшего пальца кольцо неизвестно когда

тоненько дзынькнуло в токе людей и событий,

как растворяются кубики пьяного льда,

как расползаются в простыни старенькой нити.

вроде бы было – и нет. протекает вода

в кухонном кране и время проточное дышит

глухо, с присвистом, устав выбирать невода

полные тины, теней позабытых и лишних.

мы же их множим, мы тоже свои среди тех,

кто неизбежно потерян в парящих над крышей.

падают капли, «так-так» говорят темноте.

слышишь?

***

дни тарахтят,

туманны и нервозны,

заражены безрыбьем и тоской.

на вдохе замирает стылый воздух,

не выдохнуть.

чернильною рекой

окрашен звук –

бессмысленный осколок

всех пулитцеров – букеров.

скорбя,

цыплят считает старый нумеролог.

тебя бессловно вычтет из тебя.

***

стою и смотрю,

привыкшая не смотреть

на этих бегущих по краю земного неба,

они убегают, они догоняют смерть

на клятой арене для зрелищ с раздачей хлеба.

бежать, обгоняя десятки усталых спин,

не видя ни света, ни горних вершин, ни ночи.

и вот добегаешь.

один.

ты совсем один.

...и небо живое,

межзвёздное и лопочет

о вечном...