Илья Оленев

Оставишь ли, Господи, в этих дремучих лесах,
Где бурый хозяин сидит под ногами, как пёс?
Где каждое утро к порогу приходит лиса
И пьёт молоко, и смеётся до слез.

Здесь важный сохатый несёт горделиво рога
И гать непролазна, под сумерки - пар от земли. 
Река молчалива и скорбны её берега, 
Но тронется лёд и пойдут корабли.
   
   Пусть ангелы плачут,
   Старухи судачат,
   Что молодость трачу
   На слёзы и крик.

   И вместо ответа -
   Холодное лето
   И участь поэта,
   К которой привык.

Избавишь ли, Господи, от неразумных идей.
Мне каждое слово даётся с огромным трудом.
Я жалости к людям не ведаю, зная людей.
Я знаю, что есть и что будет потом.

Поэтому, Боже мой, дай мне остаться в лесу.
Приглядывай изредка - в сущности, это легко.
Я буду стоять на пороге, встречая лису,
Смеяться до слез, наливать молоко.
 
   И в этом нет счастья,
   И правда отчасти.
   Даров и причастий
   Достоин иль нет?

   И вместо ответа - 
   Холодное лето
   И участь поэта.
   И сам не поэт...

Всё что-то хотел сказать, да выветрилось к утру.
И скрип половиц в раю мою не разбудит дочь.
Мой сонник мне нагадал, что скоро я не умру,
Поэтому будем жить и в проруби снег толочь.

Поскольку вокруг зима. И лед достигает дна,
Нам многого не простят. А сумерки за окном
Напомнят тебе опять, что ты не живешь одна,
Что я не живу один, что думаем об одном.

Ты вспомнишь чудной январь, когда прилетел снегирь
И снег под ногой хрустел, как яблоки на зубах,
И небо росло не вверх, но долго тянулось вширь, 
И ангел мой на плече, как есть, табаком пропах.

Он слышит, как по ночам общаются поезда, 
Я ночью пишу стихи - унылое волшебство:
Там снова идут волхвы, и в небе горит звезда,
А утром очнешься вдруг и вот оно - Рождество.

На рыбалке опять потеряли удочки и утопили лодку. 
По пути домой собирали грибы и напугали волка. 
А потом заплутали,смеялись, орали так, что сорвали глотку 
И под вечер хмельные вышли на огни своего поселка. 

Это было такое количество лет назад, что боишься вспомнить. 
И все чаще порою уходишь в себя, словно в сновиденье. 
В наливайке унылая тетка,не глядя, плеснет раза два по сто мне. 
Я, уткнувшись в стакан, замолчу и заплачу в твой день рожденья.

Здесь на небе такие звезды, глянешь вверх и мороз по коже.
Здесь у нас даже в паровозном дыме слышится голос Божий.
Здесь у нас на краю вселенной на пятак можно мир построить.
Я сижу, обхватив колени. Строю Трою.

В городище моем не будет ни Мессии, ни славной песни.
Только я и немые люди. Так честнее и интересней.
Пусть когда-нибудь злой историк гнев свой перелопатит в глину.
Над тобой посмеюсь до колик, Бедный Шлиман.

Здесь на небе такие звезды, что кричат небеса от страха.
И на свет повсеместно розно восстают имена из праха. 
Здесь поднимут меня на вилы, здесь завоет от боли камень.
Я стою над пустой могилой, словно Каин.

Я радуюсь всяческому безмолвию и сумраку в небесах,
Ибо в унылом городе, где душно и часто жара за тридцать, 
Именно после сумрака небо извергнет дождь и прогонит страх.
И город снова заблагоухает озоном, вином, горчицей.

Я радуюсь каждой пустой безделице и не отвожу глаза,
Когда на меня смотрит Бог. Я снова впадаю в детство, он, впрочем,
Глядит молчаливо. И думаешь: то ли он против, а то ли за...
И вот оно право выбора светлого дня или темной ночи.

Мне кажется, я уже выбрал, но бросить курить пока что не смог.
В отличие от спиртного табак слишком щедр на вкус и запах.
Но в день, когда добрые люди все будут лицом стоять на Восток,
Я отрекусь от прошлого и выдохну, трижды ославив Запад.

Я радуюсь долгому ожиданию,а впрочем, к чему слова,
В нашем унылом городе, где душно и часто жара за тридцать,
Мне кажется будет всего тридцать пять, а тебе только тридцать два,
Когда нас станет трое, и я не закурю на крыльце больницы.