Ирина Мудриченко

Под деревьями ночью особая темнота –
Старый пористый бархат, расстеленный кое-как
(И раскромсаный кое-как).
"В четыре, на Прагерплац" –
Вот он, самый мой верный нетайный знак.

Под деревьями ночью море легко заклясть
(Уходи сквозь поры! Ракушкою ворс свивай!).
А подумают: развесил какой простак 
Над берлинской площадью –
Кинжальные чаячьи  рукава?

Собирала почти по конфетным обёрткам.
-Эй, не путай меня, здесь когда-то был дом!-
Здесь чугунный вилсЯ шоколадом натёртым
козырёк над дверьми, уходя серебром

привиденческим в небо, не зрелое к ночи.
Собирала по ниткам (один к двадцати).
Вместо бело-зелёного нечта /не хочешь?/
Я могу шерстяных человечков сплести -

Будут мальчик и девочка... Выдохнуть: "Поздно"
даже некому. Полноте, не собралось.
Дура-дура, когда перестанешь, серьёзно,
из чужого креста выковыривать гвоздь.

... а я очень даже мужняя -
того, кто придёт за мной,
ищите в сливовых лужицах, 
под красною кожурой,
в сквозной колыбельке зёрнышка...
(червей и корней родство).
Живые /чужие/, мёртвые,
не ваша, ничья - его.

Пястью незрячей своей стволы 
Липкий обшарил мох. 
Время - что время? - кусок смолы: 
Кто-то в нём взял и сдох. 

"Кто-то" исправить легко на "я" 
(Проще ещё на "ты"). 
В талую льдинку небытия 
Крошками врос хитин. 

Руны ли, раны твоей коры, 
Мшаный слепой наплыв... 
Дохлик, пожалуйста, не реви - 
Треснет кусок смолы!

Вечный Костусь с огрызком верёвки
                                 и жадные эти болота
(Их бы лисьими звать -
                      за лживость и чёрную ржавость).
Цедит горло не кровь,
                     а земли перебивчивый ропот.
От тебя, от меня, от Шекспира -
                               Бог весть что осталось.

Бормотание древнее: "В яме три панны,
                                    три янны..."
(Ты и сёстры!). Вот вызнать бы что приползёт,
                                          если сжечь их.
И пути, и могилы твои навсегда безымянны
На неострых обломках
                   краюхой раскрошенной Жечи.

Сорный месяц устал пересчитывать мёртвые зубы -
Не сгодится теперь никому небывалая эта сноровка.
Всё наследство папаши-разини: шматок этой персти нелюбой,
Да потерянный Костусем вечный огрызок верёвки.