Соэль Карцев

Мне было семнадцать в каком-то году...
Я молодость тихо  оттуда  краду.
Любуясь бутонами лилий,
по глади, по ряби, по ряске — постой — 
по жизни, наполненной вечно и вечно пустой,
плыву  меж  начертанных линий.

Они — обещание, данность и срок,
проклятие, благо, наивный росток,
прошедший сквозь толщу асфальта,
нечаянный слепок земного пути.
Размытая графика, мелкий петит
прямых и закрученных в сальто...

Скиталец, бродяга, удачей пленён,
Маккенна, нашедший заветный каньон,
я здесь, где синица молчала... 
Ловлю отражение в озере лет
скита. В нём, наверное, Времени нет...
Лишь роскошь начала.

Над пропастью во лжи с поникшей головою...
Ну что б не жить, как все, складируя годки?
Война ведь где-то там, а здесь и зверь не взвоет,
Когда долбят гробы сырой земли комки.

Что в имени твоём? Чело рябое века,
Полки зашитых ртов, глазниц поротный марш;
Иль ясность на пути, пути потомков веха,
Отечества тепло — не сказка, не мираж?

Эпитеты вставлять да воспевать сирени —
Что к делу не пришьёшь — пустое баловство.
Палаческой руки не тяготиться рвеньем,
Когда твоё лицо вдруг озарит родство.

Не падать, не всходить спиралью света длинной —
Нет пустоте ствола и щёлканью рожка! —
Дыханием весны, кантатой соловьиной
До страха, до вранья, до идола-божка

Добраться бы…  О, ширь экранного оскала:
То Киев, то Дамаск, а люди, что  жнивьё...
Война вернулась в дом, который не искала —
Привычен путь туда, где ты давно живёшь.



„Отечество“ — Слово отечество,  в древнерусском и средне-великорусском языке до XVII в. значило не только «страна отцов», но также «род».

Я понимаю, понимаю,
к Земле закатом припадаю,
прошу простить
за то, что жил, грешил и верил,
за то, что спинами форелей 
скользил...
О, нить
осиротелого полудня,
где ночь — игла?
Подобен трутню
твой шелкопряд.
И эта остановка длится,
и ломит к ночи поясницу,
и годы — в ряд...
Я понимаю, понимаю;
не умер — нет — но обнимаю
по-свойски смерть.
Она ещё лопочет что-то,
машу рукой: шаббат, суббота —
ей не успеть.

В комнате, где "я" колобродит с "мы",
время растеклось по всему периметру.
Мне бы взять его, хоть чуть-чуть взаймы,
но меня никто не зовёт по имени.

Беспокойно ждём: покатила б масть.
Мы устали оглядываться на историю.
В этом склепе залитом всё одно пропасть
"Англетеру", превращаясь в "Асторию".

Я когда-то был со страной един:
ералаш в душе, но хожу ухоженный.
Наша цель — дожить до благих седин,
стырив по пути все слова расхожие.

Под канат, на ринг сделав первый шаг,
продолжать идти как-то боязно,
да и рефери из таких решал,
что удары сыплются ниже пояса.

Я к противнику: провожать-встречать,
так ведь нет его, неказистого...
В белой комнате не один я, чать,
за дверьми её — поле чистое.

Подобрать бы мне ключ для октябрей,
чтобы не тонуть, плыть в замочных скважинах...
Тянет руки, скалится брадобрей.
Заслоняют сущее всё дела неважные.

Потревожит болява.
Я пойду не налево, а прямо.
Эх бы, сгинуть в каком кабаке!
Так не пьёшь ведь, паскуда,
и не веришь покуда,
что теперь оказался в глухом тупике.

... А луна всё рыдает,
а деревья рядами,
чуть сутулясь, угрюмо стоят.
Листья мокрые осень
напоследок не спросят:
"Что ты плачешь, родная, теряя наряд?"