Ольга Кочнова

А дальше будут только холода,

заплаканные стёкла, шорох капель,

и небо точно блёклая слюда,

и лес расхристан, и весь мир как паперть...

А дальше будет только этот снег,

пугающий своею чистотою,

ложащийся на чёрный глянец рек,

летящий над тобой и надо мною...

А дальше... всё известно наперёд.

Я как во сне твою сжимаю руку,

и вижу ледостав и ледоход,

но кто-то вдруг окошко распахнёт

и душу выпустит,

и кончит эту муку...

...и ты — последнее яблоко на яблоне, и ждёшь,

чтобы ветер медленно раскачал тебя и оторвал от твоей опоры в небе...

Р.Брэдбери "Вино из одуванчиков"

Завтра снова будут идти дожди,

как вчера, как неделю, как год назад.

То ли лето кончается, то ли жизнь.

То ли вечность за окнами, то ли сад

старый, дедов.

Сучья скрипят, скрипят.

Корни ноют к ненастью. К войне...

Скушай яблочко,

скушай, моё дитя!..

С каждой ночью становится холодней.

В старой кадке замшелой живёт карась.

В кадку льётся вода с потемневших крыш.

То ли жизнь вчистую не задалась.

То ли просто под полом скребётся мышь –

не даёт уснуть.

Тихо выйду в сад,

к старой яблоне прислонюсь спиной

и услышу –

сучья скрипят, скрипят,

будто дед опять говорит со мной.

Сирень цветёт. И небо сизо

на Свислочь льётся свысока.

Сирень... И тянешь ветви книзу –

лицом уткнуться в облака,

упасть в сиреневую пряность,

в прохладный ветренный июнь...

Я – иностранка, пепел, парус.

Я – лепесток... А месяц юн

над Старым городом, над Верхним,

над черепичной ржавью крыш.

Брусчатка, дворик, эхо... эхо...

Ещё чуть-чуть и засвистишь.

Не соловьём - хотя бы славкой.

Я – пересмешник, птичий род...

Как невозможно, вьюжно, сладко

сирень цветёт!

Это кукольный театр:

жили-были... сказки, были...

Это ели голубые,

изо рта морозный пар.

Это – маленькая я.

Это – мама молодая.

Я от мамы убегаю,

мы с ней лучшие друзья.

Лето, вечер, школьный бал.

Жизнь как будто понарошку,

черновик. Одна оплошка –

снова всё переписал...

Это – я, уже жена,

но вдали гремят раскаты:

сын заплакал... аты-баты,

на двоих одна война.

На двоих непрочный мир,

дом, семья, любовь, работа.

До зарплаты... до субботы...

Черновик затёрт до дыр...

Это – маленькая ты

(бабушка совсем седая!)

Убегай! Я догоняю!

День пока что не остыл.

Старинный особняк, обрыв, река 
так скрыты в шорохе седого тростника –

запрятаны, завьюжены, забыты. 
И окна заколочены, забиты. 

Так холодно и сине. Так февраль –

что плакать, выть и вглядываться в даль 
сквозь космы – век нечесаны березы –

туда, где лес, снега, в снегах откосы 

и галок стаи в мареве небес 
качают тишину и солнца срез, 
и колыбель, больничную палату. 
На потолке пожарище заката. 

И в гипсе замурована душа. 
И как, о господи, она нехороша!