Юлия Шокол

потому что - бело, 
потому что - во все пределы
и во все беспределы, молочные берега.
ничего не поделать, мой друг, 
ничего не поделать,
протекает река сквозь труп твоего врага.

это право её - протекать и тебя не видеть,
что бы ты о ней себе не воображал.
для реки - ты рыба, 
в реке говорит обида:
как ты жалок, бесплавниковый, о как ты жал...

как ты жил-поживал, вытравливая из сердца,
из печёнок и легких, тяжёлых и золотых,
тишину и сиротство,
и что-нибудь там из детства, 
как ты жил и шумел, а после - совсем затих.

погляди-ка, твой враг уже перетёк сквозь реку 
и вобрал, и понял её - до дна
он простил тебя, отказался быть человеком...
что осталось в нем?
ничего.
глубина одна.

и виноватый воздух зачерпнув
ладонью всей
я стану много больше
/но этот воздух вечно начеку -

на чик-чирик разменный колокольчик/

так вот я стану больше боли бо
сплетенья жил любви 
того что между 
святым его продолговатым лбом
который обнимает свет 
и меньше
я стану меньше этого всего
так много тяжело нести под кожей
всю жизнь как опьяняющий зевок
иду и длю 
и раздаю прохожим
а также смерть и оторопь и да-
же оттиск клёна в роговице
прекрасный обморок куда
летишь не думая 
разбиться

так начиналось утро
нет не так
тик-так
тик-так
себе противоречишь
и держишь твёрдый камушек за речкой
за речью то есть
словно твердый знак
который изначально мягким был
но очерствел 
что значит был да сплыл
а после - невозможный и неявный
не богом данный даже не людьми
не знак но ожидание любви
и запах яблок
и - не уловить

за пазухой - скворечник-речник  - нечем
нам расписную музыку кормить
птенцов моих
твоих отцов беспечных
свивать её в серебряную нить
мы думали серебряную только
она прозрачней голоса ребёнка
но утро наступило
отступилось 
и весть была благая или нет
и если нет
то я прошу прости мне
когда мои помехи застят свет

от человека - кроме чела и века -

остаётся немного,

выдохнуть - и забыть.

удивленно-зелёная смотрит ветка,

и дубы рассерженно морщат лбы, 

но не требуют ни памяти, ни остатка,

ни прощальных щавелевых словес.

после смерти засыпается сладко-сладко

и легко просыпается тела без.

распахнутый до звука горлового

до аонид

бесстыжих алых надр 

но это всё избыточно - не надо

звук раздевать 

а после нагло трогать

его - такого голого немого

без оболочки слов и без ушей

в которых сколько музыку ни шей

там ничего не вышьется в итоге

и слава богу

птице - токовать

мне - тосковать

а мертвецам дремать

послушными детьми не шевелиться

им сонный час обгладывает лица

так нежно

как не целовала мать

***

а после - голость, беззащитность плоти.

и только - голос, черт его бери,

и черт берет, и смотрит, 

не уходит...

я родом-переводом из народа

древесного

и с косточкой внутри.