Людмила Некрасовская[вне конкурса]

О любви я её спросила,

Но ответила Божья мать:

«Я ведь, дитятко, не любила.

Мне не ведомо, что сказать.

Я законно иль незаконно,

Но мечтала любовь познать,

А не ликом святым иконным

Мир от мерзости заслонять.

Я хотела на этом свете

(Как представлю – бросает в дрожь),

Чтобы сын, как и должно детям,

На любимого был похож.

И моя нелегка судьбина.

Уж не знаю, поймёшь ли ты:

Проступили в лице у сына

Незнакомые мне черты.

И всё ходят и ходят люди,

Плачут, молятся предо мной.

Но сама, как о вы сшем чуде,

Я прошу о любви земной».

Много ль нужно моей натуре,
Коль пьянили, как добрый эль,
Тициан, Каналетто, Дюрер,
А, особенно, Рафаэль.

В стенах Дрезденской галереи,
Где Мадонна спускалась в зал,
Прямо в душу мою смотрели,
Обжигая, её глаза.

Как показаны чувства тонко!
Сколь правдив материнский вид!
Как же людям отдать ребёнка,
Зная, что Ему предстоит!

Столь грядущее ужаснуло,
Что, в желанье спасти проста,
Вместо сына сама б шагнула
В нестерпимую боль креста.

Но сомнение сердце гложет:
Защищая от всех обид,
Мать сберечь для себя не может
То, что миру принадлежит.

Отойду я к полотнам прочим,
Где не столь солона слеза,
И отныне частенько ночью
Будут сниться её глаза. 

Этот город не зря привечают певцы и поэты. 
Крепость времени в нём ощущается даже во мгле. 
И когда постоишь на балкончике юной Джульетты, 
Понимаешь тщету нескончаемых войн на Земле. 

Хорошо бы в сердца прописать человечьи законы... 
Хорошо бы добро привнести в свирепеющий мир... 
Ведь немало красот сохранилось у старой Вероны, 
Но помянешь её – убедишься, что вечен Шекспир. 

И опять чередой – перекоры, раздоры, напасти, 
А любовь меж людьми понимается, как волшебство. 
Хорошо б на Земле началась эпидемия счастья, 
И под страхом тюрьмы запретили лечить от него...

Фантастический город, в котором творил Гауди, 
Где округлость пространств изумительна в обликах зданий, 
Где нельзя предсказать, что увидишь на шаг впереди, 
Ведь реальность давно превзошла высоту ожиданий. 

Где свободна душа, не приемля тисков и оков, 
Словно мир – лишь подмостки для истинного лицедейства. 
Где, гуляя, легко провалиться в глубины веков 
И легко воспарить с базиликой Святого семейства. 

Где привычно внимать и Каррерасу, и Кабалье, 
В симбиозе искусств постигая гармоний основы. 
В этом городе можно ходить и ходить в забытье, 
Непосредственность чувств переплавив в раскованность Слова.

Этот бал Сатаны с загнивающей рыжей гвоздикой –

Громко воют коты, как металлом – по краю стекла.

И толпа, что вокруг, безобразна, пестра, многолика.

И гогочет, юродствуя, ночь раскалив добела.

И раздавлены звёзды. И я по осколкам – душою

Сквозь кровавый, нелепый, отчаянный времени бег.

Подарите мне кисти. И я полотно небольшое,

Написав, озаглавлю: «Капричос. Сегодняшний век».