Антон Ганненко

Отсылаю тебе через тыщу...
с беглым голубем дальний привет.
Здесь, откуда никто не отыщет
 ни меня и ни вороха лет.

Где забвеньем наполнены реки
 и лесов беспробудная синь.
Где смыкает холодные веки
 тишина утопающих льдин.

Там, где больше обид километры
 и сомнений... безумств ли — острог.
Где вплетаются в бороду ветры,
моих кем-то измученных строк.

Там, где в белой заоблачной дали
 чертит гарью узор вороньё.
Где весна пропиталась печалью
 солью выступит смех и враньё.

Там, где я безумОлку мечтаю,
пыль сдуваю с отпущенных лет,
просыпаюсь, прощаюсь, прощаю
 и безадресно шлю свой привет.

Я в холодную осень не верю
и в уныние выцветших дней.
Я своими шагами измерю
бесконечность прогорклых полей.

Выпью скорбной воды спозаранку —
горечь леса, ветров и простуд,
выворачивая наизнанку
окровавленный лета лоскут.

Я в ночные беседы не верю —
шёпот трав и опавшей листвы,
и в туман, что деревья застелет
укрывая позор наготы.

Я не верю в слова расставанья,
в тихий плач увядающих роз,
в эти горькие сны и стенанья,
судьбоносность ладоней и звезд.
 

За то, что воздух плотно свит,
кого благодарить?
И чем густой простор залит, —
Чем  жажду утолить?
Что  хочется испить до звезд,
болот до дна и зги...
Что свит простор из птичьих гнезд,
из веток и тоски.
И онемевшею рукой
откинуть хвои прядь.
Тропою виться и рекой
распутываться, прясть
свою судьбу, как вещий ткач,
безликости назло.
Что ты — всего — живая часть,
благодарить кого?

Пускай закат — мне яд,
пусть не видать светил.
И умирает сад
осенний мрак испив.
И слышится набат,
то звонкий перелив
у растворенных врат
за полночь переплыв.
Я тоже напоен
отравленной струной.
Мне тихо сад поет,
как льет заупокой.
Заупокой души,
за упокой свинца...
Судьбу мою свершив
вдыхая яд сырца.
Вкушая пряный вкус —
огнем листвы дыша,
и луж — разлитых чувств
с слезой перемешав.
Мне отступать нельзя,
я заступил за край.
И в небе полынья
похожая на рай.
 

Во мне прах луны и звезда,
и смех распыленного снега,
отметина, знак от следа
в небытие уходящего Века,

и жажда и голод весны,
и боль догоревшего лета
и чьи-то заблудшие сны
и отблеск холодного света.

И ты этот голос храни
до самого дна, до молчанья,
до гробовой тишины,
до светлых надежд, до отчаянья.

И будет Время и срок
покаяться и примириться,
и жизни и смерти итог,
как Вечности зыбкой крупица.