Марина Зейтц

По будним дням бродить без толку
не получается уже.
Легко летит зазимок колкий
с венцом щедрот на вираже.

Январь в свирель посвищет
неторопко,
И к веткам птицы снежные прильнут.
Ведет в нутро аллей сквозная
тропка,
Как в шутовской гротеск – обэриут.

Все поклоняется дыханью
любимца взбалмошной пурги
в узорно сотканном кафтане – 
одежде скользкой троп нагих.

Танцует люд, взмахнув руками,
дабы
Не потерять родную вертикаль.
Ах, фуэтэ – по вздыбленным
ухабам,
рванув застежек хрупкую эмаль…

Все дальше в зиму - юзом, вёртом, 
Все ближе гул метельных пчел,
А лебедь – черен, сцена - стерта,
И бедный Зигфрид обречен.

Там, подо льдом, кружение и
вихри,
сигналит леска, бьется синий всплеск!
Сложив пуанты, окуни
притихли,
не чертит рак клешнею арабеск.

Полны карманы мелкой ряби,
Хрустальной крошки, льдинок-блох…
Мы в январе мороз восславим:
сидит над бездной рыбий бог.

… По глади озера скользят, качаясь,
тени,
а сверху благость, гуще и белей.
Бродить без толку - дивно в воскресенье,
в сквозном абсурде вымерзших аллей.

Давай достанем лыжи беговые
Из потолочно-штукатурных сфер!
Они давно в забвении застыли,
Два сложенных крыла под грузом пыли,
Под бременем несбывшихся химер.

На них бежать от недоразумений,
На них лететь – и снег пригубить ртом
Как грозди синие разбуженной сирени
В холодном мае. Выпачкать колени
Круженьем белым, ставшим скользким льдом.

Гордятся лыжи жесткостью застежки,
Что, как капкан, вцепляется в меня.
Они стареют пластиковой крошкой,
Они мешают всем. И даже кошка
На антресоли лазит, их кляня.

Скорбят две параллельные прямые…
В них смысла нет: пересекутся – упадут.
Они – как птицы, только «беговые»,
Они все те же! Это мы иные,
У каждого свой собственный маршрут.

Летящий снег – и приглушенный шепот,
Сирень в сугробах словно белый флаг.
Во все концы бегут кривые тропы,
И бьется лед, как бьется блюдце об пол,
Наверно, к счастью. Будем думать так.

Если не можешь высказать все -
Не говори ничего.
Пусть циферблатное колесо
Прячется под стекло,
Память скликает тогда
на парад
Всех верноподданных
воронят.
Это минута, когда молчат…
Не говори ничего.

Нежный придет или ласковый Зверь,
Льстиво виляя пушистым хвостом –
Ты промолчи, не срывайся с петель,
Не отворяй свой намоленный дом.
Бледный как дым - от удара под дых,
Не открывайся опять палачу…

Может, позднее выплеснешь в стих,
гордый молчун?

Клещи потери, зубило утрат –
Вот инструменты бессонных ночей!
Водит наседка двенадцать цыплят,
Стрелками звякнет, как связкой ключей.
Что отворить? Черный день - или час?
Крепче лепи на душе кирпичи.

Выстрелы? Взрывы? То, что не спас...
Лучше молчи.

Сердце – на части… Не вымолить крик,
И захлебнется, не вылетев, стон,
Только качнется зеркальный тростник, 
Жестко сомкнется с разбитых сторон.
Время не лекарь… Пьяненький тролль
Вынет из глаза осколки зари.

Если не можешь выразить боль – 
не говори.

Тринидад и Тобаго, 
островами не спящие!
От светящихся ящериц по ночам не темно.
Тринидад и Тобаго, не мираж -  настоящее,
С карнавалом летящее  
В раздвижное окно.

Я в причалы влипаю, 
парусами - в окружности,
Из подола прибойного достаю, онемев,
Дежавю зимней памяти, ослепляющей вьюжности,
Все, что больше не нужно мне,
 И топлю их - в вине…

В океанских отелях 
За сквозными портьерами,
Уплываю от жара я в глубину простыней.
А на площади вечером кошки вовсе не серые -
С разноцветными перьями
В распушенной спине.

Карнавальной пироге
Мне легко подтанцовывать,
От лодыжек до маковки воспарю-ка сама…
Ведь звенит что-то вольное, без конца – бубенцовое,
И узорно лицо мое,
Будто мать-хохлома.

Самба – радуга с крыльями,
Фестивальное крошево,
Загорелое, тряское, как полуденный зной,
Растопчите тоску мою золотыми подошвами,
И сама в танец брошусь я,
Словно в страсть - с головой…

Тринидад и Тобаго
провожают акулами 
прямо в волны зеленые среднерусских лесов –
я домой возвращаюсь к вам переулками снулыми,
с азиатскими скулами,
с рыжей афрокосой.

В роскошной спальне живет волчица, 
На кухне в пару жилых квадратов. 
Настанет вечер – она родится, 
Хоть беден дом твой, и хоть богат он… 
Сперва щеночком из серой шерсти, 
Комочком боли в норе гортани 
Она заплачет с тобою вместе 
О том, что было, чего - не станет… 
Вы обе темной, нечеткой масти, 
Зовет вас полночь, блестя луною. 
Легко ли верить в простое счастье? 
Моя волчица! Повой со мною… 
Ночные песни - бездонный кладезь, 
Да их припевы – мороз по коже… 
Понятно станет: ты не одна здесь,
Когда увидишь в углу прихожей 
Глаза - точнее стальной двустволки, 
Клыки и когти – клинки агоний. 
Но ты не бойся, погладь по холке, 
Свою хозяйку она не тронет.