Инна Молчанова

Позабыты-избиты,
исколЕнен их путь.
Процедили сквозь сито
перетёртую суть.
Сухофруктами фразы --
под компот новостей.
Русский стал новоязом,
хорошо – без костей.

Ну, а тут от рефренов –
приливная волна.
К затрамбованным венам
до исконного дна.
-- Ты откуда, дружище?
От чьих берегов?
-- Я оттуда, где нищий
просит русских стихов…

Я распахну свою накидку:
вечерний сон тобою полон.
Все призрачно вокруг и зыбко,
реален только черный ворон.

Он говорит: "Я много видел
таких, как вы, у этой речки...".
В его словах -- одна обида,
на то, что мы не знаем речи.

Прикрыты словосочетанья
гортанным звуком эсперанто,
и мучит нас одно желанье --
разрушить звуковую мантру.

И, вот (который за столетья?!),
рука с земли хватает камень…

Но птица... отдается ветру,
прощаясь скорбными крылами...

Я напишу! Я ночь переверну!
Остановлю часы, задёрну шторки…
Друзей пошлю к чертям! Любовь – ко дну!
Болезнь – к ядрёной фене, на махорку!..

Себя?.. Да… А куда себя девать?..
Вопрос-вопросов… -- не убьешь, заразу…
И – зеркала…, а них -- ручная кладь…
А как хотелось: так вот… смаху… сразу –
и на простор! По белому, как встарь,
по росному, по дремлющему полю,
туда, где месяц держит свой фонарь,
ныряя в омут за любовной солью;
туда, где захлебнулась ночью трель,
и хруст ветвей швырнул ветра на плаху,
и испугал… А те стремглав, быстрей --
в берёзовой подол ночной рубахи…

Туда, где выпь, где ухает простой
и некрещёный колокол болота,
где распластал таёжный домовой
кедровые хрустящие оплоты;
где земляничный кровеносный дух,
где роды непрестанные грибницы,
и тишина кровопускает слух,
и дупла насторжены бойницей
дикарок-пчёл…; и муравейный град
с седыми пирамидами сравненен;
и папоротник прячет листопад
в реликтовой, могущественной сени…

Но – как? В предположении «туда» 

мои мечты не могут разместиться…

Стою я у зеркального пруда:
всё тот же интерьер… всё те же лица…

Видишь, философ, как светятся духи святаго,
как зачарованно смотрит богиня с Олимпа?
Слово -- не млеко, но стать может подлинным флагом.
Истины горсть не соскресть, и ладони с ней липко.

Слышишь, философ, как камни катают о нёбо
грозные бури – посланцы немых демосфенов?
Карты сожгли, не достигши Господнего Гроба,
тысячи жриц, восходящих из пены и плена.

Чуешь, философ, тобою всклокоченный парус?
Красить его не устали пока робинзоны.
Но, оседлав корабли, заикаясь и каясь,
плевелы сушат, ссыпая зерно за озоны.

Плачешь, философ?.. Зачем открывал горизонты?
Правду сегодня менялы дают на таланты.
Мерят глубины, втыкая в артерии зонды,
чтобы манхэттены вновь подымались на вантах.

Хрипнешь, философ, и горло сдираешь о скалы?
Здесь, на земле, у дебилов свои децибелы.
Но тишины не бывает ни много, ни мало,
да и цветов у нее – только чёрный и белый.

Просишь, философ, умолкнуть неспящие свитки? -- 
Глас вопиющего. Нынче наука в рулонах.
Счастье великое -- быть безвозвратно забытым,
чем раздаваемым черни, как хлеб -- по талонам…

Смотрю на пламя: сколько раз,

из искры возрождаясь, гасла

его Вселенная?.. Склонясь,

в огонь я подливаю масла…