Екатерина Малофеева[вне конкурса]

снится – я задворками Вселенной
пробираюсь в поисках ответов, кварцевым холодным жгучим светом,
сливочной кипящей снежной пеной
Млечный Путь лежит на серпантине
змейчатой космической дороги, крутят хвост змеи седые боги,
пленкой карамельной хрустко стынет
вечность на поверхности стакана
с чернотой кофейной, жадной, крепкой, звезды коготками держат цепко
ткань (по швам на нитки лезет пьяно),
падаю и мягко мне навстречу
дно из темно-синего картона подалось, серебряным хитоном
от удара обнимает плечи
звездной пыли бархатная шубка
(натрясли кометы-хулиганки), клок неровный оторву, с изнанки
маркировка: «Осторожно! Хрупко!»,
мельком в свежесделанной прорехе
проблеснет металлом такелажный кран, и кто-то зычно и протяжно
крикнет: «Вира!» с матерком и смехом.
 

я шепчу в никуда: «немогузаберизабери».
этот мир мне велик – чей-то щедрый подарок на вырост,
только давит в плечах сонный дом, душит ворот двери,
но запаса тепла не хватает. туманная сырость
скользко вьется, как шарф. все страшнее в толпе одному,
неуютнее строем шагать на дневную повинность
через пыль дождевую, дорог равнодушную муть
и рекламу ненужных вещей и отравы-на-вынос.
паутинки мороза асфальт подо мной серебрят –
и серебряной лапой тревога скребет в миокарде.

это возраст, усталость, минутная боль октября
или страшный симптом нездоровья душевного в карте?
 

ангел?
бесенок?
ну только незрячий не разглядел бы изнанку твою.
крылья не скроешь,
копытца не спрячешь
в адской рутине/семейном раю.
аскорутиново-желтое солнце слепит печальных своих прихожан.
ты подмигнула с лукавым поклонцем – взглядом прохожий тебя провожал.

и леденцовой капелью в ладони небо весеннее сыплет лазурь.
старый трамвай переливчато стонет, двери раззявив в похмельную хмурь.
мимо бежишь,
яркий нимб поправляя
быстрым кокетливым жестом слепым.
первая бабочка шьет баттерфляем серую лайкру апрельской толпы

(в ногу шагают, а ты –
иноходцем,
рыжая,
легкая,
ветер-и-сны)

мой ясноглазый чертангел смеется, треплет лохматый загривок весны.

Клонит в дрёму ритмичный колес перестук.
Мимо серых промзон и огней заводских
Тёмный поезд несёт свою злость в пустоту.

Замедляется, лязгает, вздрогнул, затих,
Подставляя, как конь, металлический бок,
Под рукой жарко дышит горячая сталь,
И протяжный прощальный даётся гудок,
На ломти разрезая холодную даль.

Неразборчивым эхом диспетчер сквозь снег
Объявляет: «Конечная. Станция Край»
По путям, спотыкаясь, идёт человек,
Ветер в спину швыряет ему хриплый лай.
На коленях – до края шьёт снежную пыль,
Слепо щупает кромку, под пальцами – лёд,
А внизу в темноте воет мёрзлая стыль.

Он, шатаясь, встаёт и шагает вперёд.

Смерть меняет лица и пароли – в тюрьмах, блиндажах и на вокзалах,
В сорок первом в поселковой школе накануне выпускного бала,

Накануне майского парада – йодным жаром в городе Полыни,
Обернется раскаленным адом Курской битвы и на дне застынет

В корпусе стальной подводной лодки, прячется в последнем жадном вдохе,
В фронтовых ста граммах чистой водки, в толкотне ходынской суматохи,

Дышит в шею, гладит по затылку с первых материнских слабых схваток
И катает тающим обмылком между пальцев дней сухой остаток,

А зацепит безучастным взглядом - продерёт ознобом до мурашек.
Ходит следом, ходит где-то рядом, а когда к тебе придет – не скажет.