Ольга Нежданова

Бежит на запад синяя река, усталые катая облака,
А над рекой диковинные птицы
Пленяют оперением своим, летают по-над небом голубым
И норовят из облака напиться.

У берегов, печальны и хрупки, склонившись от неведомой тоски,
Полощутся податливые ивы
И тянутся ветвями к облакам - они к другим стремятся берегам,
Им думается, там их век счастливый.

Тараща в небо круглые глаза, навстречу солнцу мчится стрекоза,
Как будто бы опаздывает к сроку,
И вдруг, легко очерчивая круг, меняет прежде выбранный маршрут,
Срывается к бегущему потоку
И застывает…словно ей далась над временем нечаянная власть...

.........Некоторые пары были созданы для любви,
.........Мы же были созданы для развода (с)

Ей говорили: "Что за безрассудство!
С ним лебединой песни не пропеть,
Где он, а где театры и искусства,
Ты прима - он захаровский медведь!"
Она любила. Это ли не чудо?
Сердечно. Беззаветно. Вопреки.
Несла свою любовь из ниоткуда
С неспешной величавостью реки,
Что ускоряла бег на перекатах,
Кипела, пробиваясь сквозь гранит.
К ней прицепилась слава странноватой,
За редкую способность не винить
Ни чёрта, ни любимого, ни Бога
В слепых шероховатостях судьбы,
И чем трудней была ее дорога,
Тем твёрже и настойчивей мольбы.
Она любила. Нежно, многоцветно,
Была подругой, матерью, женой,
Ее любовь могла бы стать бессмертной...
Но он ушел к соседке. За земной.

Уезжаешь на сто недель.
Как мне с этой бедой мириться?
Вот бы стать невидимкой-птицей,
чтобы рядом с тобой лететь
в круговерти бескрайних дней
сквозь тревоги, печаль, усталость…
Не молить, не кричать: «Останься!»
всё трудней.

Ты словами меня не мучь.
Боль свернулась ежом колючим,
сердце рвётся с небесной кручи
прыгнуть в самую гущу туч
и упасть проливным дождём
на сухие цветы и травы.
Расставание душу травит,
жжёт огнём.

Вдруг целуешь легко-легко,
взглядом, будто ладонью, гладишь
непослушные волны-пряди
с лёгким инеем у висков.
И до кончиков пальцев – дрожь
оттого, что близки безмерно.
– Ты ведь сильная! – шепчешь. –Верно?
Подождёшь?

Всё сильнее - поэтому сдерживать так непросто -
Нарастает внутри нестерпимый голодный зуд
От обилия тех, чьи сердца заросли коростой,
Чьи тела равнодушно сквозь время и жизнь ползут,
Чьи умы растворились в вине и повадке сучьей
Прикасаться к чужой беде неумытым ртом.
Ощущаю, как рвётся наружу иная сущность,
Как растёт по часам и мужает стальной дракон.
От фальшивых чинуш и пиара продажной прессы
Матереет, ершится, что нынче не при делах,
В хрупком теле ему некомфортно, увы, и тесно,
Неподвластен полёт и широкий размах крыла.
Усмиряю дракона хорошей восточной кухней,
Мировыми шедеврами джаза, кулис, кино.
Замечаю подчас: на природе ему уютней;
Если близкие рядом со мной, он совсем иной.
Засыпает устало под Лермонтова и Блока,
Пастернак, Достоевский, Цветаева - в стать и в масть,
Но когда телевизор ревёт новостным потоком,
Мой дракон устрашающе щерит в оскале пасть.
Я плещу ему в глотку горячий чай сгоряча, и
Он смягчается, я его заново приручаю.

Всё чаще мне снится истерзанный болью город,
В неравном бою потерявший живые краски,
Он словно попал под тяжёлый гигантский молот,
На миг оказавшийся в чьих-то руках дурацких.
Таращатся в небо пустые дома-циклопы,
Пытаясь увидеть того, кто смертельно ранил.
Отравленный воздух удушливо пахнет злобой,
Им больно дышать, и бессилье глаза туманит.
Живущий во мне ребёнок страшится правды –
Он знает, что выцветший город живых не прячет,
Что кто-то безумный на жизни с войной играет,
Как будто планета – забытый богами мячик.
Поверженный  город роняет сухие слёзы
На тонкую ткань сновидений недетской сказки.
Ребёнок внутри говорит, что ещё не поздно
Взять на руки мир и у сердца держать. За пазухой.