Анатолий Литманович

После радости (пусть звучит банально и пошло)

как тупой кошмар

что беспомощно гонишь прочь

после светлого дня наступает

ночь –

и тошно!..

Кто-то там за пределами здравого смысла

просчитав на триста ходов вперёд

переносит фигуры из клетки в клетку

и ничтоже сумняшеся,

точно крыса перегрызает глотки,

делает новый ход

совершенно безжалостно

отправляя потомков к предкам.

И того гляди опустеет его доска

все фигуры пожертвовать

ему ничего не стоит

разобьётся ладья о верхушки подводных скал

за полмили от берега

никого не спасти –

пустое.

Опустела доска

опустел мой мир. Опустил

глаза – и нарушился ход светил

горизонт беспросветно светел

и иссякли слёзы и иссушил их

ветер

я спросил ну зачем

почему ты их всех убил?

Не ответил.

***

Слякоть на улицах.

Лица прохожих серою сеткой

                                    туман засекретил.

Сумрачный город, нисколько не схожий

С тем, что когда-то давно меня встретил.

Рассвирепевшие клочья тумана

Пули дождинок внезапно вонзают.

Больно и холодно,

страшно и странно –

жить не могу здесь, но не умираю.

Город, за что?

Пощади меня, Город.

Будь же добрее, светлей, человечней.

Приговори меня – к счастью ли, к горю,

к вечной разлуке, к нечаянным встречам –

молча приму я, без слёз и без жалоб,

твой приговор, справедливо жестокий.

Но отпусти меня –

слышишь, как сжалось

сердце

   в безумно

       стучащие

            строки?

***

Мои дни, мои воры,

мои палачи и старатели,

что вам нужно ещё

от моей обгоревшей души?!

Вы нашли во мне Тайну,

раскрыли её и растратили,

не оставив надежд

и сомнения не разрешив.

Каждый день – каждый вор мой –

увы, рецидивом отмеченный,

как тебя убедить,

               уломать,

               уболтать,

               ублажить,

чтобы ты мне отдал,

чтобы ты мне вернул эту женщину?

Ибо мне без неё

          нелегко тебя будет прожить.

Из-под тучи луна,

эта жирная рыба-луна,

вся облеплена илом, всплывает.

И с мутного дна вслед за ней

вереницей всплывают такие дела

и тела!..

Вот и рыба-пила,

а за нею и рыба-дала.

И, задрав к небесам свою голову,

смотрит чудак  и бормочет:

– Здесь что-то не так,

что-то явно не так –

если рыбы всплывают с небес,

можно лишь об одном, невозможном,

подумать – что мир перевёрнут вверх дном,

если рыбы всплывают со дна...

И уже из-под ног ясно слышатся птиц голоса,

и тогда человек понимает: внизу –  небеса,

и расправивший крылья выходит на хлипкий карниз.

Он свободен и счастлив – летит –

девять – восемь – одна –

то ли вверх, то ли вниз...

***

Что-то слева мне под ребро –

но уже не бес

и покуда, по-видимому, ещё не нож.

Это Залмана и Моисея кровь,

иудейский крест.

Я их внук.

Я другой.

Я – сам.

Я на них похож.

Кровь невинно убитых,

стекаясь со всей земли,

в моё сердце вошла,

пульсирует, бьёт в виски.

Je ne suis pas Paris, mon cher,

Je ne suis pas Charlie.

Я Вселенной безжалостно

и не слишком уж бережно

взят в тиски.

Сердца стук –

единственный верный ритм.

Паранджой знамён

не покрою своё лицо.

Помогите мне, Моисей и Залман.

В конце концов,

я ваш внук,

и я пока ещё

не убит.