Елена Шастина

Во Флеккефьорде +10, у нас – минус восемь,

мне казалось – Норвегия! – лёд, снега и олени...

Но у нас холоднее. И это лишь поздняя осень –

время призрачной грусти и непрогоняемой лени.

Среди серых камней и промёрзших трамваев –

ледяная пустыня, густая бесследная Лета.

День за днём в ней утоплены, словно бетонные сваи,

в ожидании лета, всегда в ожидании лета...

Дым над городом – плотное облако серы.

И куда там Помпее! Мы сами себе статуэтки

и надгробия... Всё невпопад и без меры.

Всё не в такт, поперёк и расчерчено в мелкую клетку.

В каждой клетке стучит: "...и любить, и работать до пота,

жить всему вопреки, горячо, нелинейно и гордо".

Город тихо жужжит в телефонных невидимых сотах.

Где-то там, далеко, зеленеют холмы Флеккефьорда.

винтажна шкурка штукатурки... ретро!
а что за ней – слоями жизнь и жизнь.
как ни старайся ты, как ни держись –
недолговечны краски миллиметры,

осыплются, и выглянет из-под                                           
суровых трещин – юная побелка,
и детства моего цветочек мелкий,
простым карандашом, в какой-то год.

чуть видимые вехи бытия:
причудливые линии событий,
печали сколы, сумерки открытий,
вот линии лица... быть может – я.

быть может – ты, вот очерки плеча
и головы, знакомые до боли.
потери крестик, неудачи нолик.
алоэ вера и курильский чай.

слоями жизнь -  не благо и не зло,
закончится - прочь из привычной шкурки.
лишь голая стена, без штукатурки - 
в ничто, в небытие,
на слом.

Пора идти домой – не хочется,

там анфиладой потайных пустот

все чаще ходит одиночество,

и я совсем не тот, совсем не тот,

Что нынче утром вышел из дверей,

и днем пытался правила игры

блюсти, а внутренних своих зверей –

на хлеб и воду в клетку, до поры.

Молочный снег лежит под фонарём,

морозом яростным окутан мир.

бульвар, его чугунный окоём,

как будто состоит из чёрных дыр,

Из выгоревших за день добрых дел,

рассыпавшихся пеплом и трухой,

и призрачных, неразличимых тел,

что ищут несвободу и покой.

И нет желания поговорить –

ну, разве что телепатически,

всё лучшее «на -ить» - любить, дружить -

звучит сегодня еретически.

На миг остановиться. Посмотреть –

где настоящее, а где нули,
зимой заполнив лёгкие на треть,

дотронуться до ледяной земли.

И оказаться здесь, совсем сейчас:

я – этот снег, скамейка, этот пёс.

я всё еще студент, учу матчасть,

и  ни-че-го  не знаю на «всерьёз».

Эпиграф:

«ах ты, зверь ты, зверина,

ты скажи свое имя,

ты не смерть ли моя,

ты не съешь ли меня?»

Из детской сказки-потешки.

На перекрестке, в поле под тишиной

камни и руны, время идти одной.

долгие сумерки, время пути,

страшно, не страшно – надо идти.

/зверь ты мой вещий,

этой ночной порой

не исчезай, прошу,

имя своё открой!/

Долго ли, коротко… начерно-чёрно –

добрая почва, сонные зёрна,

лёгкие руки, время чудес,

станет волшебным будущий лес!

/зверь ты, зверина,

имя свое скажи,

страхом быть вместе

не накажи.../

Семечко боли, семечко радости –

в сердце корнями, вот и пора расти.

вот и пора нам, скоро расстанемся,

памятью, пылью – чем мы останемся?

/зверь мой, зверина,

имя своё скажи,

страхом разлуки

– не накажи!/

Как полыхнуло зарево до небес!

пеплом и дымом тает волшебный лес,

тьма как награда, не различить следа,

это так надо – сразу и навсегда.

/зверь ты, зверина,

имя свое скажи –

страхом свободы

не накажи.../

Во поле пустом, на пожарище,

ни тропы, ни зги, ни товарища...

на все стороны – ветер в два крыла,

и растет одна одолень-трава.

слушай, зверина,

зверь – не рычи, не вой!

в силу мою поверь,

имя своё открой.

Деревня, лето, деревянный дом,

герань алеет в банках от горошка,

я бегаю с друзьями босиком,

а бабушка глядит через окошко.

Все взрослые ушли – страда, покос,

а мы с утра опять играем в прятки.

Колени сбиты, шелушится нос,

а так, конечно, вроде всё в порядке,

и спрятавшихся, как всегда, найдут.

и к вечеру ушедшие придут.

Проходят ночи, дни, летят года,

овал лица меняет очертанья...

Всё так же миру говорю я – да.

И радуюсь друзьям. Но даже стань я

несчастнейшим созданием Земли,

чей дом разрушен, лик обезображен,

всё так же буду видеть я вдали

(теперь уже вдали) всех тех, кто важен,

кого люблю до боли, тех, кто – свет,

сквозь расстояния и толщу лет.

Не там, где сердце, но недалеко,

где ось упрямства ось зимы пронзает,

всё так же отзывается легко

душа, и бьётся, и не замерзает.

И каждая секунда – нарасхват,

и некогда жалеть себя в движеньи,

и мир огромный, в тысяче заплат,

всё так же прочен.

Долгое скольженье –

от заоконных сполохов беды

до бытия прозрачнейшей воды.