Александра Сандомирская

Не спеши поминать меня лихом.
В этом омуте темном и тихом
нет давно ни сомов, ни чертей,
только воды да гулкие глины.
Избегая смотреться в глубины,
рыбаки здесь не ставят сетей.

Здесь, где скрытое толщею ила
изначальное время застыло,
где вода ледяная черна,
где ни звука, ни зги, ни движенья,
вижу я, как мое отраженье,
захлебнувшись, мерцает у дна.

От позолоты, от частого серебрения
повыпадали волосы, повылезали перья.
Шкура висит клоками, серая, неухоженная.
Все говорят: куда ты прешься с такой-то рожею?

Он ощупывает лицо, смотрит в зеркало недоверчиво.
Думает: ладно, выйду на улицу  вечером.
Делает круг по комнате и снова подходит к зеркалу.
Думает:  ведь и правда, куда мне с такими зенками?
Останусь, пожалуй, дома, на промысел выйду ночью,
во тьме худо-бедно, но смогут сойти за очи.
Возьму из подушки перьев, прикрою плечи и темя.
С друзьями встречаться не буду, разве что с теми,
с кем виделся раза два от силы, не более,
скажу им: луна на ущербе, и в мае обычно болен я.
С боков занавешусь мглой, со спины туманами.

Снова к зеркалу, смотрит: боже, кого обманываю?!
Ужасен, и день последний не так будет страшен ведь.
Увидят, спустят собак, и кто я, не станут спрашивать.
 

Пока подожду, там глядишь — перья снова вырастут
или... 
          опа! на лбу моем два появилось выроста,
шерсть на ушах, загривке, и тонко так пахнет серою.
Вот и шкура уже не такая, по-моему, серая.
И в зрачках, у самого дна, искорки скачут весело.
Ну, а что, чем не повод?..
                          Возьму да сменю профессию.

Кто сейчас далеко-далеко,
тем полярная в помощь сова,
да узнают они, как легко
засыпает под снегом трава.

Чтоб чудесный привиделся сон,
чтоб и ты попыталась заснуть,
издают мелодический звон
медный лоб, оловянная грудь,
топоток — костяная нога.
Если станет тебе невтерпеж,
если хочешь туда, где снега —
доведет, попадешь, пропадешь.

И куда ни направишься, впредь
будут, лишь украшая твой путь,
с каждым шагом тихонько звенеть
медный лоб, оловянная грудь.

Бойся только глубокой воды,
и водянику, помни одно,
важно олово, вовсе не ты,
но сгребет и утащит на дно.

Пусть помогут его отпугнуть,
не дадут незаметно пропасть,
будут грозно бряцать — 
                         оловянная грудь,
медный лоб и железная пясть.

Мы пили кровь, затем вкушали плоть
и лакомство искали за грудиной,
и верили: вот-вот придет господь —
целехонький, во славе, невредимый.
Вот за окном мелькнет его картуз,
он явится и скажет нам: ядите!
Кто кровь его попробовал на вкус,
из жил его к хоругвям делал нити —
что можно вместо предложить тому?
Но понял я, он не приходит дважды.
Что мне сказать народу моему,
ослепшему от голода и жажды?

Что я ошибся, что обречена
страна ужасной череде событий,
что больше нет ни пищи, ни вина?
Что им скажу?!
                       – Вот плоть моя, ядите.

Вперед, из огня да в пламя —
такой у меня план.
И вот я — в руках знамя,
на шее же — барабан.
И взгляд у меня отчаян
(пока не иссяк завод).
Мой поезд ушел. Отчалил
от пристани пароход.
А след 
по воде 
кругами...
Но этот план — про запас.

На шее тяжелый камень,
в руках надувной матрас.