Олег Шварц

Тугая дверь сорвалась, как отвес,
Меня захлопнув в телефонной будке.
Шёл ливень. Реки падали с небес
Минуты три, а мне казалось – сутки.

Дома потели, плавились в стекле,
Носами хлюпал близорукий город,
Вдруг ты внеслась, ворвалась на метле,
За руку ухватив меня, как вора,

И за тобою ухнула гроза,
Пошерудив по небу дальним эхом:
“А у тебя красивые глаза”, –
Смеялась ты и плакала от смеха.

И мокрых губ, и мокрых глаз костры
Сжигали дождь за стенкой водопада,
И каждая секунда той поры
Летела в рай из ливневого ада…

Скажи мне, кто ты? Через тридцать лет
Я в этот дождь сбегу, как от погони,
И наберу твой номер, а в ответ
Увижу лишь рекламу на айфоне.

Не успел рассказать тебе, Юля,
Здесь полгода сплошные июли,
Здесь на сваях дома-луноходы,
Нет мороза и Нового Года,
Здесь собралось полсотни народов,
И моя тут не в моде порода,
А твоей тут и вовсе не надо,
Словно белых ночей Ленинграда.

Знаешь, я не хотел этой битвы,
Здесь и так, как по лезвию бритвы,
С детонатором ходит под кожей
Тот, кто нè жил ещё, и кто пòжил.

Часто кажется: что-то заело,
И пластинки ужалено тело,
И заезженная дорожка
Воет, словно февральская кошка.

Я, наверное, с неба свалился,
Машут мне на прощание пирсы
Той страны, того моря игрушки,
Лес пройдя, я стою на опушке,
Повзрослевший, я выгнан из дома,
Может это почище погрома.

Запечатано детство в конверте,
Но его я упрячу от смерти,
Сохраню, словно Невскую сырость,
Я не шил своё детство на вырост.

Разве можешь ты быть иностранкой?
Мне сегодня приснилась Фонтанка,
И туман Ленинградский оттуда
Заразил меня легкой простудой.

Привези с собой белые ночи
Или дни, или все, что захочешь,
Гладкокожие лужи, в которых
Пойман в кадре покинутый город,
А над ним в клочья порванной пеной,
Как потерянные колена,
Возвратившись в знакомые стены,
Будут жить облака, биться лбами
Между лужами и небесами.

На книжной полке – сорванная ветка,
Весенний луч, похищенный рукой,
Её сорвал мальчишка-малолетка,
Готовит маме он подарок свой.

Не испытать ей солнечные грозы,
Не пить корнями высосанный сок,
Гуммиарабиком свернувшиеся слёзы
Стекают с ветки, точно как со щёк.

Вдруг ветер свежий ветку сдунул с полки,
И с силой бросил на паркетный пол,
И разлетелись звонкие осколки
Хрустальным звоном деревянных смол.

С балкона виден океан,   
И Мексики решётки в окнах,
У мостовой здесь много ран,
Что не булыжник, то изъян,
И женщины, что можно сдохнуть.

Таксист-усач из темноты
Машины выглянул в окошко, 
Сто двадцать песо за финты
К вратам отеля “Три звезды”
Его цена. А мне бы кошку
Искать чернее черноты.

Салют трещит. До слепоты
Огни танцуют в небе танго,
Моста расшатаны болты,
И воздух пьян от маеты,
И в улицы ныряешь ты,
Как водолаз без акваланга.

Прибой меня сбивает с ног,
И катит камни – не укроюсь,
Тут берег не для недотрог,
Но парню это невдомёк,
Он продаёт мне кошелёк,
Гитару, бусы и рожок,
Хоть я в воде уже по пояс.

Чужая гордая жена
Добилась кукольного веса,
Диета больше не нужна,
Шезлонг натянут, как струна,
И даже в голосе слышна
Победа доллара над песо.

Пойду в деревню, как в музей,
Здесь окон чёрные квадраты,
Малевич рисовал когда-то,
Бездомные ютятся хаты,
Они – музея экспонаты,
И вроде, мой костюм в заплатах
Или того ещё бедней.

Бродячий пёс кивнёт, зевая,
И подытожит свой зевок
Гремучим лаем. Заглушая
Звонки одесского трамвая,
Он остановки объявляя,
Мне скажет: “Мексика, дружок!”

Над дорожкой застывшая дымка,
Вдалеке силуэты людей,
И бредёт человек-невидимка
По невидимой жизни своей.

Он красив, хоть уже и не молод,
Но в его постаревшей душе
Светлый нрав, превратившийся в холод, 
И мечты догорели уже.

Исчисляя дорожку не в метрах,
А в часах, а быть может, в годах,
Он идёт, подгоняемый ветром,
От начала её – в никуда.

Он живёт в своём доме, как в гетто,
На столе ждёт набросок стиха,
Он допишет его до рассвета,
И отправит потом в облака.