Подборка стихов, участвующая в конкурсе «45-й калибр – 2017»

Александр Ринский

Россия, Челябинск


Ничего не останется

1. 
Оплатите проезд, оплатите простой, сочините стишки про дым, 
сли всё это будет длиннее чем сон — я проснусь молодым и злым, 
это солнце кусает меня изнутри, не смотреть, не смотреть назад, 
отыскать того, кто откроет дверь и закроет мои глаза, 
отыскать того, кто отменит твердь и разрежет земную тень, 
их вожди и солдаты ушли вовне, но приходит пора детей. 

Где же княжеский терем, пустой перрон, то есть выбор — одно из двух, 
говорить голосами пяти корон, но не говором птицы Рух, 
получить ярлык, собирать стихи из монеток и серебра, 
мой язык это очень простой язык — слово Евы из-под ребра. 

Мой язык это связка ключей во рту — подержи и получишь ржавь, 
потечёт слюною густая ртуть по зазубринам на ножах, 
не разжавши зубы вина не влить, я же зубы не разжимал: 
за закрытой дверью ключом гремит пересохший девятый вал. 

Перепончатокрылый, печальный мир замирает на ноте "ми", 
если серый огонь эту землю взрыл, то мы ляжем в неё костьми. 
Снегопад отменяет твоё лицо, оставляя черты лица. 
Ничего не останется. Ничего. Ничего не останется. 

2. 
Ничего не останется. но пошарь 
по углам и найдется сор.
Время жечь ни к чему не пригодный хлам и бетон превращать в песок.
Над одной какой-то там частью дна — дребезжащие рычаги.
Это солнце кусает меня и брань превращается в "помоги". 

Ни черта не останется, ни черты, что не убрано — уберем, 
снегопад доводит до немоты этот внутренний водоём.
Темнота, троллейбус, пустой билет, девятнадцать часов до сна;
захотите добра — погасите свет, чтоб никто ничего не знал.


***

Нет, Москва, нечего написать. 
Город мой пег и наг, старая киноплёнка, 
Серая пелена, взлетная полоса,
Даже щуря глаза что твоя японка 
Не увидишь ни шпиля, ни паруса. 
Нет, Москва, нечего написать. 

Нет, Москва, нечего говорить 
О твоих высотках и колоколах, голосах и чайках. 
Все мои слепые поводыри удивленно кружатся у причала, 
Ни земли, ни неба не замечая. 

Тяжела эта мгла и — твоя рука — 
На меня ложится Москва-река. 

Нет, Москва, заворожен и жалок 
Я внимаю смычкам и скипетру, и держава 
Золотым жандармом стоит у двери. 
Я не то что петь — говорить не смею. 
Я не то что видеть тебя не в силах, 
Просто что-то давит меня курсивом. 
Я плетусь один от метро к трамваю 
Словно дань всем Иосифам отдавая 
И в каркасе текста не обеспечен 
Личным временем; я — есть фигура речи. 

Над Водоотводным натянут вечер. 
Нет, Москва, мне нечего больше, нечего.


Колыбельная

Голоса в голове как волна полноводной реки. 
Засыпай, человек, если руки твои нелегки. 
Поднимается ветер над лентами длинных ночей. 
Всё, что в жизни я встретил — оставил с приставкой "ничей". 

Запечатанный в банке с консервами серый рассвет, 
Ночь обходит меня стороной, как несмелый сосед, 
Над замочною скважиной чудится чья-то рука. 
Если кончится время, то сразу же после звонка 

В однокомнатном мире, внутри головы изо льда. 
Засыпай, человек, посмотри как плывут города 
Сквозь осколок бутылки, стирая ладони в песок. 
Засыпай, человек, начинается твой эпилог. 

За логичным концом — нелогичный обломок пути. 
Засыпает землёю лицо. Скоро нужно сойти. 
Это дальняя станция. Дальше, чем ходит вагон. 
Засыпай, человек, если понял, что будет потом. 

Засыпай. Колыбельная кончится, кончится речь. 
Покружись на замерзшем проспекте, где хочется лечь, 
Где не хочется жечь фонари и глядеть на луну. 
Голоса в голове отправляют кого-то ко дну, 

Отправляют кого-то назад. Девятнадцатый вал 
Накрывает меня с головой. Паруса покрывал 
Опускаются саваном, самою сутью воды. 
Засыпай, человек, если понял, что это не ты.


***

позвонил отец, поздравлял, попросил заехать. 
был немного пьян и немного грустен, второе — больше. 
"Забери, — говорит, — у меня лыжи горные, а то без дела" 
"Забери, — говорит, — ты успеешь к концу сезона". 

"Заберу", — говорю, понимая, что не успею 
ни к какому сезону, и небо такое синее. 
"Забери, — говорит, — ты сегодня на год взрослее". 
"Забери, — говорит, — с днём рождения, сына". 

Боже, папа, тебя не любили ни мать, ни жёны, 
А теперь и на горных лыжах не покататься. 
Боже, папа, какое синее небо, 
как тебе в твои пятьдесят, если лишь девятнадцать 
лет назад родился единственный человек, сумевший понять тебя.


***

Контркультура провинциального города — 
ставить машины напротив надписи "автомобили не ставить", 
до полусмерти таскаться среди дворов, 
писать незамысловатые стихи, 
чаще всего верлибры, приходящиеся ни к месту, 
иметь небольшой запас девушек, в которых можно влюбиться, 
знать одну-двоих которых любить опасно, 
бить себя по лицу, 
в свободное время ругать каких-нибудь бездарей вроде кальпиди, 

написать ещё один верлибр. 

Контркультура провинциального города — это когда 
тебя не хватает на стихи; это когда 
и не знаешь толком, что такое контркультура. 
На вопрос "кто твой любимый писатель" отвечать, что не любишь книг, 
на вопрос "кто твой любимый поэт" игнорировать собеседника, 
чаще всего мне вообще не задают вопросов. 

Жизнь в этом месте — один бесконечный верлибр, 
цыган в автобусе смотрит клипы с видеоплеера, 
жизнь в этом месте — одно большое 
перечисление фактов. 

в целом мы не нужны никому, на кого бы ни уповали. 
ни одна из написанных фраз не переживёт меня. 
в целом мы не нужны никому, ни иконы уездной поэзии, 
ни мальчики с филфаков, ни кто-нибудь там ещё; 
виктор олегович не придёт 
здесь только виталий олегович 

и ещё я, 
но на меня не рассчитывайте 

артемий стариков, получите Нобелевку по литературе за всех, у кого не вышло.


Перейти к странице конкурса «45-й калибр – 2017»