Ольга Корзова

По утрам тяжелеют обычные вещи,
даже чашку из шкафа с трудом достаю.
И оборванный сон представляется вещим,
И качается мир,
                            и стоит на краю.

Это жизнь. Это вечное преодоленье.
Я огонь разжигаю в печи,
                                           и во мне
от живого тепла разбегаются тени,
поднимается день,
                            будто тесто в квашне,

Набухает, ползёт
                            и становится хлебом
под моими руками,
                                 привычно обмят.
И крошу, и ломаю его на потребу,
А к полуночи охну –
                                  он был или не был? –
но  плывёт над землёю его аромат.
                                

По снегам осторожно ступая,
проминаю дорогу вперёд,
а зима вслед за мной заметает
и тропинку, и лето, и год,
словно лепит пространства иные,
где не будет случайного дня,
и тревожно былинки сухие
из-под снега глядят на меня.
Их пугает неясная доля –
переход в угасание, в тьму.
Чтобы зря не тревожилось поле,
наклонюсь и его обниму.
Буду гладить ладонями травы,
не расстанемся – корень один.
Не увёл меня век мой лукавый
от любимых российских равнин.
Ты со мной, моя вольная воля!
Угасает закат в облаках.
Дремлет поле, бескрайнее поле,
как младенец, на женских руках.

Затерялся в снегах домик мой 
в междуречии Чурьеги с Кеной,
и гудят провода над землёй,
словно нет никого во Вселенной.

Только ветер, широкий, шальной,
упоённый простором и волей,
над столетием, и над страной,
и над русским заброшенным полем.

Белой змейкой летит по двору,
сыплет холодом в самую душу…
И сестре я звоню поутру –
человеческий голос послушать.
 

В северных наших краях
              живы обычаи местные.
Если хозяина нет,
               палка стоит у ворот.
Если надолго ушёл,
      смотрит крыльцо перекрестиной.
Взглянет прохожий на дом,
           взглянет - и мимо пройдёт.

Мы понимаем без слов
         то, что в слова не поместится.
С детства с тобой говорим
                    на диалекте одном.
Видишь, на сердце моём
            встала, как щит, перекрестина.
Значит, с тобою теперь
               просто поплачем вдвоём.

Больше не жду я письма
                или другого известия.
Высушив слёзы свои,
                 снова впрягаюсь в дела.
...Долго стучалась я в дом,
               где у дверей перекрестина.
Жалко, что этого я
                 раньше понять не смогла.

Это корни зимы, узловатые, лезут на свет.
Прорастают ночами, а утром, темнея от боли,
в заоконье смотрю, но за стёклами солнышка нет,
лишь одно бесконечное, мёртвое, белое поле.
Здесь, наверное, вряд ли когда-нибудь встанет трава.
Ощетинясь, застыли, готовые прыгнуть, сугробы.
Берендеева царства фантомы, его волховства...

На крыльцо выбегаю, из морока вырваться чтобы, -
а на улице солнце! Оно из снегов поднялось,
и поблёкли они, и склонились, покорные свету.
И сияет весна, в ручейках, в завитушках волос,
из-под шляпок пробившихся,
                             в листьях, рванувшихся к лету.

Не желая отстать от погодных лихих перемен,
полечу воробьём — покружиться в свечении алом,
поглядеть на реку. (Неужели я верила в тлен?
Если вот она, жизнь, пусть её до обидного мало...)