Анастасия Лобанова

Оставшейся веры не хватит мне
Отстраивать павший храм.
Мерещится звон тридцати монет
И зреет внутри дыра…

А, может, там варят стальной каркас? 
Печет и печет в боку.
Так феникс горел миллионы раз,
И тем отличим от кур.

Струну не натянешь – не зазвучит,
А ей суждено звучать.
Румянится шар колобка в печи
(Минута идет за час)...

Так, стало быть, нет никаких руин,
И ада – вне головы?
Под окнами топчется херувим,
Дорога стремится ввысь...

Ведь истинный храм не имеет стен,
Удушье – страшнее пуль.
Есть правда – вне статики, вне систем.
Ее называют "путь".

Созерцающий глаз придумывает цвет. 
Сонористика слов внушает вещам суть. 
Кто-то, глядя на ветку, скажет: "Сухой сук". 
Кто-то в мертвом обрубке возобновит ветвь. 

Можно к слову "петля" дописывать взмах спиц, 
Можно – шаткую ночь, хрупкость хрящей, стул. 
Тот – услышал концерт в созвучии двух струн. 
Этот – пьян от воды, поскольку искал спирт. 

Зарождение мысли – слышишь? – почти звук. 
Трепетание звука – видишь? – почти вещь. 
Некто шел по реке, ступнями творя твердь. 
А кого-то распяли, не применив рук. 

Между буквами – вечность, то есть один миг. 
Пересмотришь предметы: каждый из них – ты. 
Аккуратно коснешься: форма, рельеф – дым. 
Подберешь имена. Озвучишь. Создашь мир. 

Приручить тишину. Полюбить белизну листа.
Отпустить, как былую любовь, нерожденный стих.
Полежать на паркетном полу. Досчитать до ста.
Рассмотреть красоту вне ее очевидности.

Осознать, что известность – изысканный вид ярма,
Что не возраст, но мысли о нем добавляют вес,
Что в навязанной правде обычно зарыт обман,
Что начало дороги – у путника в голове.

Если круг замыкается – близится новый круг,
Если нежностью полон – отыщется адресат…
Сделать вдох. Ощутить как текут в колыбельки рук
Сквозь бетонную крышу прохладные небеса.

Навести чистоту. Завернуться до пят в махру.
Что-то тихо уходит – почудился скрип двери.
Потянуться. Почувствовать в теле приятный хруст.
Приручить тишину. Поселить у себя внутри.

Пшеничный пух растрепанной косы.
Младенческие губы – контур алый.
Щегол чирикал в ранние часы –
Завешивали клетку покрывалом.

Субботы. Перламутрово спалось –
Картинки откровенны, возраст сочен.
Безумие окрашенных волос.
Будил щегол – порхала на носочках,

Завешивала клетку. Тишина.
Натикало – не вычерпать, не выжечь.
Смыкались пальцы в воздухе: "А нам?"
Сонливость бытия, репьях привычек…

Пол царства за бурбон и корвалол.
(Зачем затертый образ "чет и нечет"?)
Светает. Эй, с косичками, алло!
Ты где? Завесить нечего и нечем.

Отсель эпоха яблок не видна.
Лишь память – как назойливая нота.
Вино, вина, война и пелена.
Молчит под покрывалом кто-то, кто-то...

И когда все точки выстроятся в линию, 
Породив струну, что тонко зазвучит, 
И когда вода реки продлится в лилии, 
Чье цветение – несчетные лучи, 

И когда неважным станет имя станции 
За вагонной шторой – ибо всюду дом, 
Осознаешь: быль, казавшаяся стансами, – 
Опевание заглавной ноты до. 

Если правильно прочесть «держаться за руки» – 
Семантически незрим глагол «держать». 
Если правильно смотреть – увидишь зарево 
(Хоть кому-то померещился пожар). 

И неважно будет что в рюкзак не сложено – 
Лоскут космоса вмещается в карман. 
Ощутишь: прозрачный кто-то кормит с ложечки 
Невесомым джемом из тибетских мантр. 

Оглянешься: океан, поверхность – шелкова. 
Задремало утомленное весло… 
И единственное слово выйдет шепотом 
(Потому что не осталось громких слов), 

Потому что "воду" в тексте кто-то вычеркнул.
Бирюза вокруг поет забытый блюз... 
И редакция заканчивает вычитку, 
Оставляя только тихое "люблю"...