Сергей Шилкин

В наших душах отлив обнажил неликвиды.

Черти газ поддают, прогревая тандыры.

А чтоб вверх улетали угара флюиды,

В тверди неба просверлены «чёрные дыры».

Жупел глотку свербит – слой защитный продрелен,

Словно доски весною под устья скворечен.

Я поэт – и давно должен быть бы расстрелян.

На худое – хотя бы отравлен, повешен.

Но я жив вопреки прописному поверью

И смотрю на себя – взгляд мой потусторонен.

Дух свой падший спасая в соборах под Тверью,

Вижу призраков древних сквозь склепы в Вероне.

Досконально я ими, дружище, изучен –

Им «стучит» специально обученный гоблин.

За моею спиной приговор мой озвучен

И палач к исполненью его подготовлен.

Смерть за мною впритык. А за тонкою гранью

Жизнь. Та грань отделяет живот мой от смерти.

Я рванул в неизвестное утренней ранью.

Пели ангелы чёрные реквием Верди.

Грань прорвал я и буду расстрелян едва ли.

И повешен я тоже не буду, пожалуй.

Средь цветущих Болоний, Провансов, Вестфалий

Я бреду одиноко – уставший хожалый.

Мне с трудом удалось эти годы лихие

Пережить – я не вор, не разбойник, не ландскнехт.

Я в пространство стремлюсь, где стихи и стихии…

Это Русь.

                Там светло и… Божественно пахнет!

Сердце чтоб  в тоске не ныло,

Чтоб в душе был свет весенний,

Чтобы жизнь не шла уныло

Полосою невезений,

Три красавицы – золовки

Вышли вечером с лотками,

Повязав свои головки

Оренбургскими платками.

На лотках – судите сами –

Результат трудов молодок.

Озорными голосами

Девы будят околоток:

«Веселитесь вместе с нами!

Ешьте, чтобы не худелось!

Мы пришли, чтобы с блинами

Вам икорки захотелось.

Если беды кружат тучей,

И душа коптит лучинкой,

Пригуби пирог пахучий.

Он с капустною начинкой».

На ветру нежны и хрупки –

Как самих хозяек возраст–  

Вафли, скрученные в трубки,

Кренделями витый хворост.

Споро трудятся подруги.

Вьётся вьюга низовая,

Мужиков со всей округи

Хлебным духом зазывая.

Дух любви похож на хлебный.

От него душа клокочет.

И спою я гимн хвалебный,

Если девушка захочет.

Откушу кусок ватрушки

Этой позднею порою

И молоденькой подружке

Душу трепетно открою.

Не спал я – опять почему-то не спится.

Сквозь зеркало отблеском древних мистерий

Ворвалась мне в комнату чёрная птица,

Как сгусток неведомых тёмных материй.

Мерцал на экране таинственно «Google».

Встряхнувшись до костного хруста – знать ломка –

Неспешно литовку поставила в угол

В курном балахоне до пят незнакомка.

Я вздрогнул и понял – финал неотложен,

Потрачены жизни мгновенья без толка.

И мой монолог с нею был односложен:

«Ты ангел и, значит, заложница долга.

Так действуй, как должно – не будь идиоткой»…

Мы ночь напролёт, не смолкая, «трындели»

С забредшей ко мне сердобольною тёткой –

Внезапною смертью под утро в постели…

… «как звать тебя, дева?» – в ответ мне «Кибела».

Мы плыли по Стиксу в Хароновой лодке.

В душе моей песнью забытой вскипело

«Memento…», от страха застрявшее в глотке.

На месте том, где волею Творца,

Как пал степной когда-то мчались гунны,

На яр вознёс башкирского бойца

Над Агиделью жеребец чугунный.

Батыр застыл у вод своей реки.

Он юн летами, но в боях измучен.

И смотрит вдаль, где, воле вопреки,

Построен град среди речных излучин.

Давно он жил – годов не перечесть

От той поры несчастий и разброда.

Рождённый город назван в его честь,

Как дар любви башкирского народа.

Тот город рос, а с ним мужали мы,

Его любя, хотя он был не бросок.

И улицы средь лета и зимы

Шагали прямо в степь с чертёжных досок.

Трудились мы, содействуя казне,

Взгоняя нефть в бензин и аммофосы.

И не могли в дурном присниться сне

Грядущих лет лихих метаморфозы.

Про время то кто только не писал –

Мы рвались вверх, проскакивая мили.

И жерла труб, уткнувшись в небеса,

В них ядовито шлейфами дымили.

От злых дымов был воздух кисловат.

Он душу ел, но песня не про это…

Тебя навек прославят, Салават,

Стихи тобой рождённого Поэта.

Пожелтев, покраснев, изменив свою суть  – гугеноты,

Оторвавшись от веток, взметнулись стеною цунами.

В сонной роще гудящие басом деревья-блокноты

Разбросали вдогонку вселенным листки с письменами.

Я ищу письмена и сшиваю неспешно стежками

Перекрученных троп, крутизной восхищаясь извилин.

Сквозь тягучий мираж пролетел, с площадными смешками,

Над кустами рябин до конца не проснувшийся филин.

Под ногой перезрелых листков шелестящая осыпь.

Стылый ветер мне в уши свистит несусветную ересь.

На пригорке кургузом ольхи одинокая особь

Ждёт печально кого-то, накинув истлевшую ферязь.

Бабье лето, спеша, поклонилось друидову храму

И стремглав унеслось, за собой не оставив и следа.

Октябрю чёрный дятел стучит на ольхе телеграмму,

Умоляя вернуть, хоть на время, сбежавшее лето.

Тихо музы поют – слышу явственно ямбохореи –

Время их подошло. Мир мой с духом искусства соосен.

Объявись, наконец, и покой привнеси поскорее

В беспокойную душу мою, благодатная осень!