Татьяна Жилинская

Миг одного путешествия

Стоил всех прожитых почестей.

Били нас рифмы репейником,

Гнали строкою в безволие.

Истинное сумасшествие

Или проверка на прочность нам?

Странствующие гиперболы

В нас отцветали магнолией.

Ветры швырялись разгульные

Листьями нежизнестойкими.

Ветви хлестались осенние,

Вот ведь – нежданное горюшко!

Травы не пахли багульные,

Песни не пелись пристойные.

Нам не желалось спасения

В тихой параболе дворика.

Вот бы на этой скамеечке

Выпросить паузу прочерка.

Было бы больше возможности

Выявить истинность бремени.

Руки в таких злоключениях

Верили в правильность почерка.

Губы в такой безнадежности

Верили в искренность времени.

Из-под сколов и обломков время вылезло наружу.

Беспокойной мелкой дрожью память ёжилась, ворчала.

Я всего лишь чищу кружку, я всего лишь мою кружку,

Допотопную жестянку, у которой нет начала.

Кем, когда, зачем, и сколько – где ответы на вопросы?

Чем измазан бок: перловкой, или …да, кусочком сала.

Чем пахнуло: чаем, водкой, может, медным купоросом?

И кого она от пули скользким краешком спасала?

Что с неё мне? Память детства, пальцы бабушки и мамы.

Пар, нависший над землею, злость воды, в огонь попавшей.

И колодец по соседству, самый чистый, самый-самый…

Сок березовый, слезою на кривое днище павший.

Миг игры, в которой мячик должен ей сказать спасибо.

И костер с гитарой юной, и поэт, влюблённый в мяту.

И советские поездки – стройотряды по Турксибу.

И рюкзак простого кроя, в сколиозе виноватый.

Белый цвет под запах хлора, полувнятные улыбки,

И зубовный гадкий скрежет о края моей бедняжки.

Шум в ракушке, бриз, «Боржоми». «Не скучай» – с морской открытки.

Позабытый после детства, добрый дух молочной кашки.

Я её отчищу, все же, подождет посуды племя,

Вид для свалки, он абсурден в современной амплитуде.

Ведь по сколотой каёмке здесь моё застыло время.

Я не знаю про начало, но при мне – конца не будет.

Тлел пятном аляповатым разнесчастно хмурый «Золак»,

Рожи корчил грязный постер под влиянием ветров.

Сквозняки по переходам щекотали сонный город,

Просыпались банкоматы, глупо фыркало метро.

Осторожно крались тени чьих-то вкрадчивых эмоций,

Пряча лица, пряча взгляды, запихнув себя в пальто.

И рассасывались кольца заводского злого смога.

В них ругались чьи-то жены на неряшливость авто.

Я пошла на эту встречу, захватив с собой обиду,

Неуверенность улыбки, неприкаянный смешок.

Пару капель валерьянки. Макияж для супер вида.

Три, четыре поцелуя и коньяк – на посошок.

Слава богу, не приехал, не увидел, не обидел.

Не оставил без надежды. Не случилось, не сбылось.

На неделю смело можно позабыть про образ гида,

Можно, словно дикой псине, бросить сердцу эту кость,

Что, еще я интересна

Привлекательной походкой,

Не по возрасту нарядом, разговором ни о чем.

Просыпаясь, сонный город, кое-где лечился водкой

И пытался строить планы постсоветским кирпичом.

Зашивал свои карманы, расширял свои границы,

Сочинял свои кошмары и кошмарно пел о том,

Что всю ночь метались кони, на конях скучали принцы.

И дразнился рваный постер языкатым лоскутом.

Эта болезнь невыносимо сладка…

Тихое сумасшествие это…

Прячется за палатками крылатого городка

Бесполезно усталое лето.

Безысходное…

Чувствуешь, Августин, смоляную

И горькую сладость под языком?

Травинку, воздушным трепещущую поцелуем?

С летом знаком Августин? Да, знаком.

Днями ходит больное, босое, бормочет фразы,

Песни поёт мимо нот, вне лада…

– Где ты, – трепещут связки, – мой дорогой, сероглазый,

Что же теперь? Ничего не надо.

Ничего не надо, потому что больно выслушать,

Будет слово колкое о «прости».

Кажется бедолаге – камышами здесь высь шуршит,

Пухом зыбким сыплется из горсти.

Прячется от тебя, от меня. От себя? – Возможно,

От долгожданно льняных свиданий…

Сушатся пучками мачеха-и-мать, подорожник,

Спальный мешок от ночных рыданий.

«Всё пройдет», – ноет Августин.

Вот и не всё. Бывает,

Нудный игнорируя аудит,

Осядет на связках рифмой, зудит,

Воздух горячий глотает стаями горностаев.

И болит…

Болеет, прячется – в общем, сходит с ума,

Иногда купается в озере.

И бормочет, складывая пазл из вчерашних гримас:

«Станешь в примирении козырем.

Мятым листом упадешь, Августин, застынешь в дёрне.

Рыхлым, разочарованным…любым.

Побеждённым реальностью.

И тогда,

Беспризорно,

Покорно,

Будешь все равно любим».

Весенних листьев немоту

Расшевелишь скелетом ветки.

Отпустит.

Неба чистоту

Расчертишь мысленно на клетки.

Поселишь в каждую мирок –

Капризен, мелочен, неспешен.

И тихо дашь себе зарок

Дождаться таинства черешен.

Под кожей вроде бы весна.

Над головой – венчают птицы

Простое «я – исключена?»

С коварным «может быть» столицы.

Твои мирки прольют слова,

Слова вонзят в живое жала.

В твою весну, что чуть жива,

Жива еще,

Но так устала…

Она – инкогнито теперь.

Последний шанс посудомоек.

Бледнеет твой душевный зверь –

Талантлив, трепетен, нестоек.

И от безудержной руки

Неистощимой графоманки

В поток машин влетят стихи –

Восторги, слёзы, раны, ранки.

Их идеальный вариант

Домыслит кто-нибудь «из новых».

Весенних листьев прейскурант

Уже подсчитан.

И готовым

Представлен счет.

Глиссандо шин.

Пакет несобранных черешен.

Витиевато-едкий дым.

И рифма –

Грешен, грешен, грешен.