Сергей Гамаюнов

Широта ставропольских просторов
от предгорий до сальских степей
неохватна ни мысли, ни взору,
неподвластна ни татю, ни вору.
Только ветер, ковыль, да репей
ханской дланью облапили склоны
Томузлова, Ташлы и Кумы.
Здесь, где скифии дух испокону,
спят терновники в сизых попонах,
и разводами хны и сурьмы
от Моздока до плавней Азова
разукрашена дикая степь.
По веленью из града Петрова
воплощеньем светлейшего слова
возвели неприступную твердь.
Крепостцы в сером камне, как в латах
для ногаев и горцев – гроза.
Вслед за стенами – ставили хаты
казаки, разночинцы, солдаты.
Мой прапрадед – хопёрский казак –
шёл с полком своим с тихого Дона,
чтоб в степях ставропольских осесть…
Слышу медь колокольного звона,
и храню по наследству икону,
шашку деда, и память – как честь!

. . . . . . . . .

 
Луна над над речкой Томузловкою
блестит серебряной подковкою,
и от окраины села
видны златые купола.
Атлантом держит небо храм,
как мост к синеющим горам.
 
Я коренной, я – александровский,
иду селом походкой грандовской:
засел в крови казацкий ген,
пытливый ум интеллиген -
татарских скул упрямый срез –
поэт по прозвищу черкес*.
 
Дорог и вёрст немало пройдено,
но я к тебе вернулся, Родина!
Родился здесь и хлеб растил,
здесь корни заново пустил,
здесь мой раздался первый глас
И здесь приму последний час…

___ 
*- творческий псевдоним автора – Сергей Черкесский

На зеркале пыльном разводы художеств –
Не вывеска, но и совсем не мольберт, 
А вязь неразгаданных судеб и множеств,
Что спрятать нельзя ни в карман, ни в конверт.
В зеркальном квадрате
Как шизик в палате –
Холерик, сангвиник я и экстраверт. 

Немеряно времени для размышлений –
Лежи себе бревнышком, плюй в потолок… 
Ты сам себе Троица, Троцкий и Ленин.
Клинком ледоруба – стола уголок.
И символы века –
Фонарь и аптека,
И тень человека с фамилией Блок.

А зеркало кривится, корчит мне рожи:
- Ты принял мельдоний? Привет и физкульт!
Разбить его хочется жутко, до дрожи,
А после – хоть в топку, хоть «alles kaput»!
И веко от тика 
Вдруг дёрнется дико, 
Боясь, что рисунок случайно сотрут.

Я сущности нынче и правлю, и множу,
Сдирая как кожу тщеславье своё.
Так часто мы всё же друг с другом похожи,
За миной хорошею пряча враньё.
В зиянье квадрата
Двойник Герострата –
Подобно себе отраженье моё…  

Ломая лёд и старые мосты,
я шёл через кордоны и посты,
кондовые кресты и пень-колоды.
Как лучик, преломляясь в гранях призм,
мой разум, отращённый атавизм,
искал самозабвенья и свободы.

Теряя клочья кожи на бегу,
свалился я на правом берегу,
оставив все сомнения на левом.
А льды ушли оранжевой весной,
мосты покрыли дубом, не сосной, 
и храмы вознеслись на месте хлевов.

Кордоны и посты сменили масть,
крестами же красна любая власть,
гораздая дурить умы и плющить.
Одна зола осталась от колод –
(шашлык-машлык так любит наш народ),
а ржа покрыла помыслы и души.

Шалашик я построил  у реки,
хоть  здесь лишь детвора да старики,
что ждут своей последней переправы.
Крестьянин от пера и от сохи,
посеял чувства, мысли и стихи:
берите – не сочту я за потраву!

                          Укоряй меня, милая корюшка, 
                           убаюкивай рыбной игрой…
                                           Александр Кабанов 

Умывай меня, добрая мойва, 
от тоски и печали отмой.
Маслянистым патроном в обойме
ляжет строчка на лист меловой.
Слово за словом ходит по кругу,
как заблудшая чья-то судьба,
как попавшая в сети севрюга,
чья икорка не всем по зубам. 
Пусть красуется красная с черной 
за музейно-витринным стеклом –
я ж под мойвочку стопочку дёрну 
за своим холостяцким столом. 
И зелёный лучок по-старинке 
будет с рыбкой сейчас ко двору. 
Чудо-мойва копчёною спинкой
на картошечку ляжет в пару. 
Видно я всё такой же, советский, 
как в ушедшие те времена –
рюмка водки с закуской простецкой 
очищает мне душу до дна…
Так, по-русски, тоскуем порой мы
и от этой великой тоски
уведи меня, добрая мойва,
в золотые морские пески,
где я лягу подводною лодкой,
над волною подняв перископ,
и наполнюсь стихами и водкой,
синь морскую вдыхая взахлёб. 

                       Инесса – иней на осоке,
                       звон колокольный, сон глубокий…
                               Юрий Беликов, «Два имени»

Елена – капелька елея,
Дым, уголёк, что долго тлеет.
Елена – пальчики в росе,
Елена – блуд во всей красе.
А Сергий – серые печали,
Степные конники с мечами,
И скифский каменный курган,
И стылый холод по ногам.
Витает рок над именами
И даже жутко временами,
Когда который раз в судьбе 
Они в единстве и борьбе,
Когда до судорог хмелея,
Друг другом до смерти болеют.
И, разойдясь на миг, навек,
Сольются вновь как русла рек.  
И губы сладостно, елейно
Прошепчут радостно: «Елена!»
И уголёк запалит степь,
И затрещит кургана крепь,
И скиф, сердитый, как стихия,
К ногам, как дань, швырнёт стихи ей. 
А если дань не принята –
Любовь, ты вновь была не та…