Елена Буевич

Он первый, он самый отважный,
он чует, что будет теплей,
и шмелик однофюзеляжный
поверил ему, дуралей.
 

И бабочка, la mariposa,
не зная прогноза вполне,
мерцает в столпе абрикоса,
на светлой его стороне.
 

Все вместе они обязались
втянуть меня в эти дела —
летать, любоваться на завязь,
сулить наступленье тепла.

Не Алушту сладчайшую летнюю,

одна тысяча девятьсот...

где больную тебя, шестилетнюю,

мама с пляжа домой несёт,

но Алушту недавнюю, зимнюю —

с солнцем мёртвых на пляжах твоих,

с мандаринно-январской корзиною

в крымубежище на двоих,

с той тоскою неубиваемой

от напитанной кровью земли,

со шмелёвской, неупиваемой,

синей чашей морской вдали,

с новогодним контентом из телика,

с контингентом в кафешках из зон,

и шестого — с террасы отелика —

Рождества колокольный звон.

И трёхдневную, непространную,

в недоверчивом сердце дрожь.

И разлуку, с улыбкою странною.

Впрочем, что же в ней странного, что ж?

Неотвратимо, как решенье мойры,

за поворотом нарастало море:

как миро в алтаре благоухая,

где раздалась гора — стена глухая;

искряся, как парча, купая блики

в солёных брызгах, что равновелики

Эвксинскому иль Чёрному — родному,

и Крымскому всему большому дому.

О, как бы я любила дом в посёлке,

не знающем ни стужи, ни позёмки!

Всегда под солнцем, пахнущий лавандой, —

дом с тёплым полом и сквозной верандой,

забытой книгой, бельевой верёвкой;

и осликом, и божией коровкой —

там, во дворе, где на траве дрова

и кипарис, кренящийся едва…

О Крым родной, увижу ли тебя я?

Или во сне по лестнице сбегая —

разбитой, древней, цвета фиолета,

по пушкинской, — к подножью Фиолента, —

однажды утром, накопив отваги,

нырну навек под эту кромку влаги,

где дух, ликуя, побеждает в теле…

А это будет Стикс на самом деле.

Обживая весь год больницы

(и тождественные места),

наблюдая, как из бойницы,

раж карающего хлыста,

постигая судьбу, как прогу,

залагавшую на все сто, —

всё равно твержу «слава Богу!»

вместо боязного «за что?».

Потому что легко и сладко

знать, что маялся не вотще

и наградой грядёт разгадка,

для чего это всё вообще.

Боже, Боже, не отвержи,
не отвержи, не отрини!
Я хочу увидеть тоже
мост на Дрине, мост на Дрине.

Бросить камешек в глубины
(пусть в зелёный невод внидет),
слушать говор голубиный,
на мосту стоять и видеть,

как заря горит на Дрине,
как румянить крыши радо  
солнце в облачной перине —
выше града Вышеграда…

Я забьюсь в твою корзину,
пусть ещё помедлит кара,
отнеси меня на Дрину,
как мальчишку-янычара.

И несомая на встречу,
из-за леса, по-над кручей,
я засну и не замечу
жизни страшной неминучей.