Марина Чекина

Хаотичные зигзаги старых улочек московских

Современными домами припечатаны к земле.

Только нет-нет, да и глянет дом с прищуром стариковским:

То ль избушка, то ли баня, но с замашками шале.

Все валы давненько срыты, и распущены заставы,

А на улицах гуляет разномастная толпа…

Только воздухом московским, этой сладкою отравой,

Мне дышать – не надышаться, сердце буйное скрепя.

Ярославского вокзала, Ленинградского вокзала

И Казанского вокзала стройных башенок парад…

И такая ностальгия догнала и затерзала –

Налетел воспоминаний – бурный шквал и тесный ряд.

То тревожит, то латает на душе рубцы и раны,

То целит, то раздражает, и к себе зовёт меня.

Но из плена ностальгии возвращает непрестанно

Изобилие реалий существующего дня.

И сама-то понимаю, что нелепо ждать возврата:

И страна, и мир, и Питер, и Москва – уже не те,

Но опять тревожат память строчки старого Булата,

Не дают душе погрязнуть – в воровстве ли, в простоте…

Растрескались пятки босые,
Как сосен сухая кора.
Устала идти по России,
Куда-то прибиться пора.

Хотя бы избушку курную,
Хотя бы землицы клочок,
И чтоб головёнку дурную
Баюкал запечный сверчок.

Но заняты избы, избёнки,
Землянки – и той не найти.
Видать, на родимой сторонке –
Мои – лишь дороги-пути.

Грязна да на чёрта похожа?
Умоюсь в ближайшей реке.
Каликой бреду перехожей,
Без цели – зато налегке.

А песни – к душе прикипели:
Разбудят грошовый уют –
Такого вам прежде не пели,
И после уже не споют.

Из массива я резал фигуру и злясь, и потея:

Оказалась девчонка-модель до того хороша,
Что не надо богов умолять оживить Галатею –

Из каррарского мрамора рвётся наружу душа!

Получилось на диво – Фортуна, видать, навертела,

И не сразу поймёшь, где изделие, где человек,

Идеально и то, и другое прекрасное тело,

Выдаёт лишь пульсация вен да огонь из-под век.

Кто из них на торгах победит: статуэтка ль, живая?

Тут на драхмы и скрупулы счёт: рассуди да прикинь!

Мне б скульптуру – в чулан, Галатею к груди прижимая,

Я б сумел обмануть и людей, и богов, и богинь.

Только руки мои попривыкли к холодному камню,

Для других – трепетанье живых и пылающих дев.

Заменяю модель, понимая: за дело пора мне,
Лишь голодный и злой – я способен на новый шедевр!

Для од, для панегириков и басен

Рождает побудительный мотив

Мой город, сколь чарующе ужасен,

Настолько же пугающе красив.

Лежит в основе странность и нелепость,

Недавно расшифрованная мной:

Мой город обозначившая крепость,

Являвшаяся, в сущности, тюрьмой.

И сердце бьёт набат в грудную клетку –

Так в сетке мышеловки бьётся мышь –

Когда играешь в русскую рулетку

С сосульками, слетающими с крыш.

И давит опустившиеся плечи

Отнюдь не грузом прожитых годов

Чудовищный накал противоречий

В одном из лучших в мире городов.

Он словно нарочито обесточен,

Когда с зарёй встречается заря,

Усугубляя прелесть белой ночи,

И в сумраке финала декабря.

Свободы дух сквозит тоской острожной,

Терзает шторм ли, душит полный штиль…

Осела на сугробах придорожных

Земная грязь, космическая пыль.

Смутно помню лица я:

Дальние да близкие…

Давняя традиция,

Добрая российская:

Вместе баньку ладили

У реки извилистой.

Впереди ли, сзади ли –

Всюду берег илистый.

Был причал со сходнями –

Нынче пень-колодочка,

Никуда не годная,

Прохудилась лодочка.

Жизнь-судьбу – измеришь-ка?

Проросло судёнышко

Носом в кромку бережка,

А кормою – в донышко.

Рядышком – просевшая,

Грязная да чёрная,

За года истлевшая

Башенка копённая.

Банька не протоплена,

Влево скособочена.

В трате всё, что коплено:

Родина да вотчина…

Сирое, убогое,

Не людское – зверево…

На тропу пологую

Неживое дерево

Рухнуло – и некому

Распилить на чурочки.

И стоят калеками

Деревеньки-дурочки…